Как его занесло в небольшой городок в 130 километрах от Москвы?
Почему никто из тех, с кем он изо дня в день общался, не подозревал
о разыгрывающейся драме? Затерявшимся в средней полосе России
человеком был Михаил Бахтин; в скором времени о нём заговорит весь мир.
После возвращения из кустанайской ссылки, М. М. Бахтин пробовал обустроиться в Саранске, но, проработав в местном пединституте год, перебрался в Москву. Там он, будучи внештатным сотрудником в Институте мировой литературы им. А. М. Горького, работал, в основном, над книгой о Рабле [4]. После того как Бахтиным было отказано в предоставлении права на проживание в столице, супруги переехали в Кимры. Бахтин признавался, что выбрал Кимры потому, что «это самое ближайшее место на Волге от Москвы»[5]. Важным оказалось и наличие железнодорожного сообщения со столицей — в этот период Бахтин достаточно часто посещал Москву. К тому же здоровье мыслителя стремительно ухудшалось, необходимо было найти спокойное временное пристанище.
Итак, 26 октября 1937 г. Бахтины прибыли в Кимры [6]. З. Н. Бабурина, тогдашняя соседка Бахтиных, вспоминает, что «проживали они на квартире у Смирновой Галины Васильевны в деревне Крастуново (г. Кимры, ул. Интернациональная, 19 — В. К.) <…> Жену Бахтина все звали Лена, Леночка. <…> Они приехали очень усталые, изголодавшие.
Михаил Михайлович ещё хорошо держался, а на Лену было жалко смотреть. Лицо, руки, ноги — всё опухло от голода. <…> Она подружилась с моей матерью, очень часто к нам ходила. Мать как могла им помогала одеждой, питанием…»[7]
Следующая точная дата пребывания М. М. Бахтина в Кимрах (трагичная) — 13 февраля 1938 г. — в этот день ему сделали страшную операцию — ампутировали ногу [8]. Хирургическую «процедуру» проводил пожилой, но великолепный, по словам М. М. Бахтина, хирург. Причём речь шла и об ампутации второй ноги. На вопрос В. Д. Дувакина: «Вам предложили, чтобы спасти вторую, да?», Бахтин ответил: «Да. Нужно сказать, там хирург был великолепный, великолепный был хирург»[9]. После небольшого исследования, посвящённого операции, мы можем сделать вывод, что хирургом, оперировавшим М. М. Бахтина, был В. П. Арсеньев, дальний родственник М. Ю. Лермонтова [10].
Вероятно, не сохранились либо не найдены и сведения о приёме М. М. Бахтина на работу. Первое документальное свидетельство о том, что он являлся школьным учителем в Кимрском районе, обнаружено в архиве местного районо и датировано 1941 г., когда Бахтина освобождали от занимаемой должности.
В связи с сокращением количества классов по Ильинской средней школе считать освобождёнными от работы в данной школе 15.XI.41 г. след<ующих> товарищей:
1. Наумову преподавателя рус<ского> яз<ыка>
2. Рожкову матем<атики>
3. Танаева биологии
4. Бахтина нем<ецкого> яз<ыка>
Зав. районо К<лавдия> Галахова
Эти данные расходятся с воспоминаниями З. Н. Бабуриной, приведённые в исследовании Пономарёвой и Строганова: «Михаил Михайлович поступил работать в 14 школу, Елена не работала. Через некоторое время Бахтин заболел. Что было у него, я не знаю. Помню, что началась гангрена, и ему ампутировали ногу. После этого он всё равно продолжал работать, ходил на костылях»[11].
Судя по приказу районо, сложно представить, что инвалида, лишившегося ноги, увольняют из находившейся близ Крастунова (около одного километра) 14‑й школы и переводят за полтора десятка километров — в с. Ильинское. Скорее всего, было наоборот. Бахтин, по приезду в Кимры, устраивается именно в Ильинскую школу, затем (или непосредственно перед этим) следует операция, после которой его увольняют из Ильинской школы и переводят в 14‑ю городскую. Подтверждением этому являются следующие приказы.
Приказ № 12
Кимрского гороно от 22/I — 42 г.
Назначить заведующим учебного сектора шк<олы> № 14 тов. Лебедева Т. В. с 13/I — 42 г. со ставкой 325 руб.; учителем немецкого языка т. Бахтина М. М. с 13/I — 42 г. со ставкой 5–7 классов 400 руб., в 8–10 классах 425 руб.
Зав. гороно К<лавдия> Галахова
Приказ № 47
Кимрского гороно от 9/IV — 42 г.
Назначить тов. Класс преподавателем немецкого языка в школе 14 на 5–9-7 классы. Одновременно освободить от преподавания немецкого яз<ыка> в этих классах преподавателя Бахтина, поручив ему преподавание истории в старших классах с 16/IV — 42 г.
Зав. гороно К<лавдия> Галахова
Не сохранились в архиве и данные о назначении Бахтина в 39‑ю
школу (полное название: школа № 39 Ярославской железной дороги —
«Коллективная жизнь» 1948 г.). Однако в его личном деле, хранящемся
в архиве Мордовского госуниверситета им. Н. П. Огарёва, указана дата
начала работы в ней — 15 декабря 1941 г.[12]
Из Ленинграда присылал посылки профессор И. И. Куняев, из Москвы они передавались с оказиями, так же и возвращались [14]. С кни гами приезжала из столицы М. В. Юдина (1899–1970, русская пианистка, входила в состав круга Бахтина. — В. К.), с юных лет бывшая другом мыслителя и не оставившая его и в это нелёгкое время. О её приезде М. М. Бахтин в самом начале 1939 г. писал Б. В. Залесскому: «На Новый год у нас была Мария Вениаминовна<,> и мы встретили его весело. Вообще же у нас всё по-старому. Мёрзнем, но умеренно»[15].
О том, что М. М. Бахтин не оставался без поддержки друзей, свидетельствует и воспоминание его ученицы из 14‑й школы Г. Морозовой, помогавшей собирать вещи учёного, когда Бахтины уезжали из Кимр: «Михаил Михайлович пригласил нас с Михаилом Владимировичем (М. В. Лебедев, коллега по школе. — В. К.) к женщине, у которой он снимал комнату — полдома, чтобы помочь упаковаться. Мне запомнился закопчённый потолок комнаты (сама комната была большая) и книги… Одни книги. Я заметила, что бытовых предметов в комнате мало. Разве что сундук запомнился. И книги, книги. Он подарил очень много книг Михаилу Владимировичу»[16].
Произнося вступительную речь во время защиты диссертации 15 ноября 1946 г., Бахтин отметил, что работа над «Рабле» продолжалась более десяти лет. А во время беседы с В. Д. Дувакиным 22 марта 1973 г. признался, что приступил к созданию труда о Рабле ещё в Кустанае. Но добавил, что основная работа проделана позже. В то же время имеются свидетельства, что если бы «Рабле» создавался без помех извне, он был бы закончен к 1933 г.[17] Эта дата вызывает сомнение, поскольку, в таком случае, Бахтин попадал бы в жесточайший цейтнот: на сбор информации, её обра-ботку и написание труда практически не оставалось бы времени. Поэтому, учитывая промедления, вызванные переездами и прочими сложностями, назовём 1940 г. едва ли не оптимальным. В пользу этого говорят и первые фрагменты будущей рукописи, относящиеся к 1938 г.[18]
Благодаря поддержке друзей дело то сдвигалось с мёртвой точки, то снова тормозилось по бюрократическим либо идеологическим причинам. М. М. Бахтина обвиняли в том, что работа… не отражала достижений лучших литературоведов страны, таких как В. И. Ленин и И. В. Сталин. Эти абсурдные обвинения высказала в адрес Бахтина к. ф.н. М. П. Теряева. Помимо этого она отметила, что автор вообще не раскрыл заявленную тему [20].
22 марта 1941 г. А. А. Смирнов писал Бахтину из Ленинграда: «Что касается напечатания, то <,> к сожалению<,> у нас только что сдан в производство очередной «Западный сборник» (№ 2) Инст<итута> Лит<ературы> Ак Н СССР, не то я непременно предложил бы включить в него одну из Ваших глав или некое извлечение из Вашей работы»[21]. 5 июня того же года он написал следующее: «…не скрою, что если бы в принципе книга была принята, Вам пришлось бы пойти на двоякого рода уступки: 1) сокращение объёма почти вдвое: я знаю, что такую большую работу они не смогут напечатать; мне думается, согласятся maximum на 20 листов, 2) в связи с этим понадобится смягчение или частичное изъятие многих физиологических и соотв<етствующих> лексических деталей…»[22].
Ничего не изменилось и спустя три с половиной года. Разочарованный Бахтин не скрывал горечи: «Дело очень затянулось, — говорилось в черновике письма А. А. Смирнову в декабре 1944 г., — и я боюсь, что благоприятный для книги климат мог измениться. Для меня это дело имеет первостепенное значение, от него зависит возможность выбраться из Савёлова, где дальнейшая <…> работа становится невозможной…»[23] А в следующем черновике: «Я рад, что Чагин не отказы<вается> [еще] от попыток напечатать Рабле…»[24]
18 июня 1944 г. Бахтин, вероятно воодушевлённый возможностью
скорой публикации работы, начал «Дополнения и изменения к “Рабле”». Но проваливается и эта попытка. Тогда было принято решение о скорейшей защите рукописи в качестве диссертации, что и произошло в 1946 г., когда Бахтины уже жили в Саранске (тогда же была предпринята ещё одна попытка издать книгу — на этот раз во Франции). Напечатан «Франсуа Рабле в истории реализма» был в 1965 г.
Одна из них, «Сатира», — единственный опыт Бахтина написать энциклопедическую статью, заказанную 26 октября 1940 г. для десятого тома «Литературной энциклопедии». Были поставлены жёсткие условия: «Сатира» должна быть готова к 15 ноября.
Ответив на предложение положительно, Бахтин отправляется в Ленинскую библиотеку, куда ему на этот раз был выдан пропуск [26]. Статья была готова в срок; позднее, по требованию редактора, доработана, но так и не попала в книгу. Десятый том «Литературной энциклопедии» увидел свет лишь в 1991 г. в Мюнхене, статья «Сатира» была написана С. М. Нельс.
Отметим, что готовый текст «Сатиры» М. М. Бахтина на сегодняшний день считается утерянным, доступна лишь черновая версия статьи, опубликованная, как и другие работы, о которых ниже пойдёт речь, в пятом томе собрания сочинений М. М. Бахтина (1997 г.).
Возвращаясь к намёткам статьи о В. В. Маяковском, важно подчеркнуть, что её написание Бахтин мог связывать с надеждой перейти из статуса полулегальных писателей в легальные. Неизвестно, чем бы это обернулось, но показательны воспоминания ученицы Бахтина того времени, В. Г. Рак. Когда по программе должен был следовать В. В. Маяковский, «Михаил Михайлович пришёл к нам в класс и резко отчеканил: “Маяковского я не люблю и читать его не буду”»[27]. (Этот факт нашёл отражение в книге Г. Тиханова «The Master and the Slave», в которой автор, в частности, пишет: «Бахтин, в качестве преподавателя литературы в старших классах в Кимрах, в 1941-44 гг., шокировал студентов, отказавшись читать Маяковского, хотя этот официальный поэт был в обязательной программе [28]».)
И это в тот период, когда Сталин назвал Маяковского первым и лучшим поэтом страны! Что побудило Бахтина негативно высказаться о Маяковском? Поздние реплики мыслителя о поэте, его силе в представлении «карнавальности» мира, провозглашении «живой жизни в низах, где нет ничего устойчивого», противоречат воспоминаниям учеников. Да и ранее, в лекциях середины 1920‑х гг., Бахтин подчёркивал значительность Маяковского для русской поэзии [29].
Помимо перечисленных работ, в Кимрах Бахтиным написано ещё несколько текстов: «К философским основам гуманитарных наук» (дата написания: приблизительно в промежутке между 1940–1943 гг.), «“Слово о полку Игореве” в истории эпопеи» (1940–1941 гг.), «К истории типа (жанровой разновидности) романа Достоевского» (1940–1941 гг.), <К вопросам об исторической традиции и о народных источниках гоголевского смеха> (первая половина 1940‑х гг.), «К вопросам теории романа», «К вопросам теории смеха», объединённых в одну публикацию вместе с заготовкой статьи <О Маяковском> (первая половина 1940‑х гг.), <Риторика в меру своей лживости…> (1943 г.), «“Человек у зеркала”» (1943 г.), <К вопросам самосознания и самооценки…> (1943–1946 гг.), <О Флобере> (конец 1944–1945 гг.), «К стилистике романа» (конец 1944–1945 гг.), «Многоязычие, как предпосылка развития романного слова» (1940–1945 гг.), «Вопросы стилистики на уроках русского языка в средней школе» (1945 г.) [вероятно, также прочитана им в школе][30].
В связи с последней работой интересна записка, сделанная рукой Бахтина якобы от лица директора 39‑й школы. «Индивидуальная работа М. М. Бахтина на тему: “Вопросы стилистики на уроках русского языка в VII-ом кл.” может быть закончена и выслана только 10 июня, т. к. М. М. Бахтин в настоящее время очень занят на своей основной работе как преподаватель и член экзаменационной комиссии в X кл. 14‑й школы. Директор 39 шк.»[31].
Вызывает удивление тот факт, что записку о занятости Бахтина в 14‑й школе должен был подписать директор 39‑й. Вероятнее всего, этот «казус» стал возможным потому, что Бахтин официально работал только в 14-й школе, а в 39-й подрабатывал.
Даты перечисленных работ условны, большинство заметок автором не датировано, и заключение о вероятном времени их написания делалось на основе анализа тетрадей, чернил, вопросов, занимающих М. М. Бахтина в тот период. Вероятно, в будущем даты будут уточнены.
Важны и воспоминания учеников, проливающие свет на взаимоотношения учителя с подопечными и коллегами. В исследовании Пономарёвой и Строганова приводятся свидетельства учениц Бахтина — В. Г. Рак и М. И. Крыловой (14‑я школа).
М. И. Крылова, у которой в 1943–1944 гг. М. М. Бахтин был классным руководителем, поведала о новой грани характера учителя: «Он вёл также литературный кружок. Нам было мало его уроков, и весь класс ходил заниматься в этот кружок. <…> Он ужасно много знал наизусть из Гёте, Шекспира. Нам с ним было интересно, и нам иногда казалось, что он благодарен нам за то, что мы его слушаем»[33].
В. Г. Рак в 1944 г. училась в 10 классе: «Он голодал и мёрз в холодной школе так же, как и мы все. Но как только начинался урок, он забывал обо всём. Рассказывал нам взахлёб, размахивая руками, и неустанно ругал школьные учебники: “Какого чёрта вы их читаете, — говорил он нам. — Надо читать произведение, само произведение, целиком и полностью”. И мы все сидели с раскрытыми ртами, забыв, что уже давно прозвенел звонок»[34].
Несколько лет назад Г. И. Мозжухина передала в местную библиотеку записки, в которых постаралась восстановить в памяти его образ: «Не хочу утверждать, что именно он (М. М.) оказал на меня влияние, что я стала тоже преподавателем литературы и русского языка, но уроки литературы в старших классах я вспоминала именно его»[35]. Впрочем, и до этого мы узнали некоторые не известные ранее подробности: «Мы называли его БАхтиным, с ударением на первый слог. Лишь потом, по телевизору, я неоднократно слышала, что все его называют БахтИн. Он нас ни разу не поправлял. Был очень интеллигентным».
Школьнице запомнилось, что преподаватель приходил на уроки на костылях. Он редко сидел за учительским столом, обычно стоял, опираясь на костыли, и увлечённо рассказывал о литературе: «Он был очень осторожен в разговоре. С учителями держался обособленно. Да те и не стремились принять его в свой круг. Я точно знаю, что дружил он только с одним учителем — Михаилом Владимировичем Лебедевым. Когда уезжал, подарил много книг ему». К сожалению, судьба этих книг неизвестна. М. В. Лебедев за несколько лет до нашего исследования скончался; Е. Н. Пономарёва и М. В. Строганов его воспоминания, к сожалению, не записали.
Сложность в общении с коллегами подтверждает ещё один факт. М. В. Ванцева, преподававшая в 14‑й школе в период пребывания в Кимрах Бахтина, отметила, что он был замкнут и с учителями практически не общался. Она сомневалась, что у него вообще были друзья в Кимрах [37].
По имеющимся свидетельствам (в первую очередь, мы имеем в виду работу Е. Н. Пономарёвой и М. В. Строганова), отношения с учениками у М. М. Бахтина налаживались сразу, с коллегами — наоборот. Мозжухина не разделяет эту точку зрения: «Михаила Михайловича недолюбливали в классе. Он был очень требовательным, а годы были голодные. Военные годы. Нам, ученикам, приходилось ездить за торфом, отапливать школу… Было очень сложно. Строгость и жёсткая дисциплина была причиной нелюбви. Вы знаете, один раз класс устроил подобие “саботажа” — нарушили дисциплину. Он не выдержал и ушёл с урока. Нас в классе было больше 30 человек, далеко не все хорошо учились (однако в своих воспоминаниях Г. И. Мозжухина писала, что класс был небольшим. — В. К.). А у Бахтина — очень высокие требования. Хотя те, кто учился хорошо, с ним сближались. Мальчишки из десятого класса с ним дружили. Михаил Михайлович умел увлечь». Тем не менее: «У Бахтина во время уроков не было реакции на весь класс. Он не добивался, чтобы все его слушали, как заставляли другие учителя, вещал для тех, кому это было нужно. Но с дисциплиной был строг. А требовал и того больше» (Г. И. Мозжухина).
Строгость и требовательность к школьникам военной поры могла быть следствием неустроенности жизни самого Бахтина. Более того, необходимо учитывать, что в Кимрах он столкнулся с условиями, которых раньше не знал — например, работа в сельской школе была единственным подобным фактом в его биографии.
Относительно быта Бахтиных в Кимрах Мозжухина вспоминает: «Потолок у них в доме был закопчённый. Чтобы получить немного денег, его жена варила сахар плиточками и продавала на рынке. Жили они бедно. Михаил Михайлович был худой, очень много курил. Мне запомнились его жёлтые пальцы… А ещё запомнилась сила воли. Большая сила воли».
Важны воспоминания, касающиеся общения с учениками. Г. И. Мозжухина отмечает: «Он общался с нами, как с равными, никогда не было пренебрежения. Однажды я рассказывала “Медного всадника”. Стою у стола, а он сидит за ним (он редко сидел, обычно вёл урок стоя)… Я начинаю читать: “Люблю тебя, Петра творенье…” и вдруг слышу, что Михаил Михайлович причмокивает. Это было одобрением. Когда он причмокивал во время ответа, значит, доволен учеником. Мне показалось, что Петербург много значил для него… Когда мы проходили “Евгения Онегина”, он давал нам самим разобраться в поэме, в героях. Ленский нам нравился больше. Потому что, в отличие от агрессивного Онегина, он представлялся более романтичным. А потом Бахтин рассказывал, как Пушкин смотрел на Ленского, доказывал, что Пушкин не признавал Ленского за писателя…»
На вопрос о том, можно ли найти дом, в котором жил М. М. Бахтин в Кимрах, Г. И. Мозжухина ответила: «Улицу снесли. Там теперь завод. Да и школа выглядит по-другому. Фасад пристроен. Хотя кабинет, где он вёл уроки — сохранился. Это кабинет математики на втором этаже».
Позднее мы вместе с тверскими журналистами посетили 14‑ю школу и сделали фотографии двух кабинетов математики, практически идентичных.
Отметим также связь М. М. Бахтина и 11‑й кимрской школы. В ней, по свидетельству Г. И. Мозжухиной, он находился в составе экзаменационной комиссии.
Безрадостное существование скрашивала относительная близость Москвы, которую он мог регулярно посещать. Так, в письме А. А. Смирнову в июне 1945 г. М. М. Бахтин сообщает, что смог пробыть в Москве несколько дней [41]. О готовящейся поездке загодя сообщал М. В. Юдиной: «Сейчас у нас начинаются экзамены, но с 3 по 15 июня у меня будет перерыв, во время которого я и смогу приехать»[42].
Последними свидетельствами пребывания Бахтина в Кимрах можно назвать приказ Кимрского отдела образования о предоставлении ему отпуска, а также дату (24/VI — 45. Савёлово), поставленную Бахтиным в одном из писем «савёловского периода»[43].
Приказ № 4
Кимрского гороно от 31/V — 45 г.
Предоставить отпуск <…> с 18/VI — 45 г. Бахтину, Ордеевой, Городовской.
Зав. гороно К<лавдия> Галахова
В августе 1945 г. приказом Наркомпроса РСФСР М. М. Бахтин был переведён из 14‑й школы г. Кимры в Мордовский пединститут и назначен и. о. доцента по всеобщей литературе. А в сентябре того же года он был уволен из 39‑й школы.
Спустя ещё 15 лет, в 2005 г., в Центральной районной библиотеке состоялись первые Бахтинские краеведческие чтения: «Михаил Михайлович Бахтин и кимряки», собравшие неожиданно много ценителей его трудов. Выступали учителя и библиотекари, журналисты и гости из областного центра — Твери. В библиотеке появился стенд, посвящённый М. М. Бахтину, пополняемый новыми газетными публикациями об учёном.
В конце 2006 г. прошли вторые Бахтинское чтения: «Три имени, три судьбы», посвящённые судьбам знаменитых писателей, связанных с Кимрами: М. М. Бахтину, О. Э. Мандельштаму и В. А. Никифорову- Волгину.
В 2010 г. имя М. М. Бахтина вернулось в Ильинское (незадолго до этого искать маршруты учёного в Кимры приезжала корреспондент «Тверскойжизни» Ю. Овсянникова; результатом сталастатья «Уроки Бахтина»). 17 ноября 2010 г., в день 115-летия со дня рождения М. М. Бахтина, в селе прошло первое «бахтинское» мероприятие — открытие уголка Бахтина в школьном музее (старожил Ильинского В. А. Каретников рассказал автору исследования следующее: «Мне было тогда шесть лет. Помню, нам показывали хромого учителя. Он жил напротив церкви, там была церковно-приходская школа»). Через год, также в день рождения М. М. Бахтина, в школе состоялся «круглый стол», на котором выступили местные бахтиноведы, учителя и ученики, директор школы Н. И. Моисеева и библиограф Е. Н. Боровикова [45] (к этому времени кимрские библиотекари выпустили тематический бахтинский буклет).
Нашло отражение пребывание Бахтина в Кимрах и в творчестве местных поэтов. Так, в стихотворении «Кимры» одного из них есть строки: «Правда, бывали, как белые пятна на сером/ грустный Бахтин и гонимый судьбой Мандельштам».
