Отдельно выделим исследование Виноградовой, ставшее впоследствии диссертацией «Говоры Кимрского района Тверской области». При этом автор отмечает, что до её исследования «обстоятельных диалектных описаний изучаемой территории» не осуществлялось, за исключением некоторых сообщений, помещённых в «Трудах Московской диалектологической комиссии»: «Эти сообщения касаются лишь некоторых фактов произношения отдельных слов, записанных Н. Н. Дурново в селе Кимры и Д. Н. Ушаковым в Устье, Медведицком, Садунове и Горицах — деревнях бывшего Корчевского уезда»[9].
С течением лет память о говорах стирается (Виноградова отмечает, что на территории современного Кимрского района или около него располагались племена меря, кривичей, словен и вятичей [10]), всё труднее выделить особенности языка, бывшего в употреблении ещё век или даже полвека назад. Сейчас пословицы, приведённые в собрании В. И. Даля, теряют большую часть актуальности, выглядят скорее как занятный анахронизм:
«Кимряки — летом штукатуры, зимой чеботари».
«Кимряки — сычужники (от блюда: свиной сычуг с кашей)»[11].
Тем не менее, даже Даль отмечает сапожную «душу» края (чеботарь означает сапожник). И — вокруг сапожного промысла, так или иначе, «крутится» большинство найденных материалов. Так, в «Вышневолоцком историко-краеведческом альманахе “ВИКА”» приведена следующая поговорка: «Кимряки-сапожники <…> требуху в кувшине варят, шильце в руках, а щетинка в зубах и живут от субботы до субботы»[12]. Получается — от торгового дня до торгового дня. Ярмарки, как мы уже говорили — неотъемлемая часть кимрской жизни.
В период массового производства халтурной обуви кимрскими кустарями появляется поговорка, попавшая в книгу А. П. Субботина «Волга и волгари» (волгарями, кстати, нередко подписывали жители Кимр свои материалы в местные газеты в начале XX века):
«Кимряки свои сапоги на лапти променяли»[13].
В поговорке слышится намёк и на собственно халтуру (обувь с картонными подмётками), и на смену промысла — из-за своеобразной «славы» спрос на кимрскую обувь падал.
В этом же ряду и «острословицы», собранные Е. П. Ивановым в «Метком московском слове».
«Кимряк из глины сапоги слепит!»
«Кимрские сапожки, что головки, что ушки — обрядные да нарядные. В гости за три версты в них пошёл, обернулся, он босиком вернулся!»
«Береги сапог кимрский от воды — наживёшь беды. А как так? Да на грамотках они, на бумагах шиты — от воды размокнет, а от солнышка усохнет!»
«Сапоги — политурка: в подмётке штукатурка, сахарная бумажка и мучной глянец. Хорош товарец!»[14]
Как видим, фольклористы подмечают и умение кимряков («из глины сапоги слепит»), и сложившийся стереотип («на бумагах шиты»). Важно отметить, что источником «острословиц» стали московские сапожники — конкуренты кимрских кустарей.
Ценный материал, мини-словарик, связанный с сапожным производством, приводит Л. И. Виноградова: «шпандырь, липка, шмухты, гладилка, заготовка, обсоюзка, илёнка и т. п.»[15] — к сожалению, без расшифровки значений.
28 июля 2013 года в Кимрах автор исследования встретился с потомственным кустарём, сапожником пятого разряда В. Н. Степановым (родился в деревне Ваулино Кимрского района, 74 года) и записал словарик «сапожной лексики», сохранённый в его памяти: «Колодка, стелька, задник, крючок, шило, заготовка, каблук, рант (узкий кожаный ремешок, путём прошивки скрепляет заготовку с подошвой — В. К.), — перечислял сапожник, — токмачик — инструмент, его накаливают и глажением распрямляют морщины на коже заготовки. Щучки — затяжки (тут В. Н. Степанов продемонстрировал работу щучек: он поднёс к готовому ботинку инструмент и поступательным движением показал, как кожа натягивается на колодку. — В. К.). Дратва — толстые просмолённые нитки. Её ещё используют с щетиной — конским волосом, скрепляют ими подошву и заготовку, верх обуви к подошве приделывают. Вначале щетину с одного конца расщепляют и сплетают, связывают с дратвой, щетинки просовывают в отверстие, проделанное шилом, и связывают заготовку с подошвой».
В. Н. Степанову мы задали вопрос о значении слов, приведённых Л. И. Виноградовой.
«Шпандырь — что-то вроде ремня, который удерживает обувь с помощью ноги. Липка — на чём сидит сапожник, кожей обычно была покрыта. Гладилка — для разглаживания заготовок. Обсоюзка — это больше портняжная вещь, край какой-то простроченный, не знаю точно, помню только “союзка”, “союзка” всё говорили». Значений слов «шмухты» и «илёнка» сапожник не знал.
Богаты и кимрские бытовые говоры, и если сейчас неправильности в произношении практически стёрлись повсеместным распространением литературного языка, в 1952 году Л. И. Виноградовой удалось собрать показательную подборку характерных особенностей кимрских говоров:
«…“оканье” (сохранение в предударном слоге гласного «о» при произношении. Употребляется в севернорусском наречии, в частности, во владимиро-поволжской группе, к которой относятся и кимрские говоры. — В. К.), т. е. порядок, хозява (в литературном произношении парядок). О произносится и в тех словах, в которых в древнерусском языке произносилось о, а современной орфографией узаконено написание с а: розбилас, робота, зобота, робяты, кропива. В Романовском сельсовете встречается произношение о на месте а: стокан, боран, торелка.
Характерным является произношение в слоге перед ударением гласного ё в соответствии с орфографическим е: вёсна, тёпло, мётла. В Романове отмечается ё в слогах с ударением мнё, полё, и дитё синёет.
В Губин-Угольском, Троице-Кочкинском, Титовском и Ильинском сельсоветах под ударением на месте гласного е перед следующими мягкими согласными произносится звук и: двирь, виник, пичка, диник, лий, соловий.
В начале слова во втором слоге до ударения на месте о произносится у, т. е. говорят: угорот (огород), удеяло, утойди.
Гранича со среднерусскими диалектами, кимрские говоры восприняли от них произношение т и д на месте мягких к и г, например: рути, тино, ноди, тимра, саподи и т. д.»[16].
Как видим, за исключением этих особенностей, морфологически кимрские говоры близки нормам литературного языка. «Оканье» до сих пор сохраняется в местной среде, но всё реже в серьёзных разговорах — скорее в шутках (даже в среде молодёжи!), в стремлении подчеркнуть «русский говор», под которым в кимрском крае негласно подразумевается именно «оканье».
Исчезли или исчезают из употребления «формы родительного падежа на е: у сестре, без родне, дательного — рукам, ногам; именительного падежа на ы: брёвны, стёклы, робяты, теляты, поросяты»[17].
В формах склонений местоимений и прилагательных исследователь находит куда больше отклонений от литературного русского языка: «мое, свое, моех, своех, моем; ут плохех, к плохем, худэми, в худэх, худыих, красныех. В говоре сохранились старые формы кратких прилагательных — мы сыти, богати, ради»[18].
Отметим приведённые Л. И. Виноградовой объединённые окончания I и II спряжений, употреблённых в формах I спряжения: «ходют, видют, любют, носюцца»[19]. Отголоски подобных форм до сих пор встречаются в языке: ходют, носюцца, встречаюцца и пр.
Л. И. Виноградова пишет:
«Из севернорусских слов в говоре бытуют: завор (проезд в изгороди, закрываемый жердями), нетель (корова, не принесшая приплода), коленка (корова, отелившаяся по второму году), овин, гувно (диалектическая форма слова “гумно”. — В. К.), коровяк (белый гриб) и др.
В говоре ещё продолжает сохраняться большое количество слов, обозначающих видовые понятия, например, названия лошади по возрасту — сосунок, стригун (на моей памяти в детстве вместо “стригуна” молодую лошадь называли “стригунком” — это название сохраняется и по сей день. — В. К.), лощачок (лошадь 2‑х лет), боронка (лошадь по 3‑му году), названия земельных угодий: челизна (непаханное поле), залог (заброшенная пашня), овсище, клеверище, ржанище, льнянище, стлище (название угодий по их использованию), звёно, плёса (участки земли в огороде, занятые различными культурами)»[20].
Вывод Виноградовой: «современные диалекты являются исчезающей категорией» — вполне уместен. Год от года уменьшается число носителей кимрских говоров, частушки, профессионализмы, пословицы и поговорки становятся менее понятными подрастающему поколению (как, скажем, найденная А. Бобровым: «Кимряк лучше не доест, но нарядится»[21]); место кимрского диалекта занимает литературный язык, сдобренный активно приходящими англицизмами.
Одна из экспедиций в Кимрский район будет нами отмечена особо. Её возглавляла известный тверской фольклорист, руководитель Народного фольклорно-этнографического ансамбля «Межа» И. Н. Некрасова. Результаты исследования опубликованы в её статье «Голузинская кадриль. К вопросу об этических и эстетических нормах мужского поведения на беседах»[22].
В статье рассказывается о проявлениях мужского приоритета в кадрили — традиционного элемента местных празднеств. Интересны воспоминания старшего поколения (открывающие статью) о том, «как раньше гуляли»: «Летом ходили на “плешку” — площадку на берегу реки: “там и плясали, там и пели, там и танцевали, и влюблялись, все там…”. В осенне-зимний период каждое воскресенье, а также в праздники беседы проводили в избах. Пост же строго соблюдали, хотя и “старалис в украдку где-нибудь спеть пессинку или чиво…”»[23]. В переписке с автором исследования И. Н. Некрасова акцентировала внимание на одной детали: «Когда общалась с голузинскими, обратил на себя внимание такой факт: твёрдые окончания глаголов: напр. осталис, умылас. Интересно, ведь в XIX веке это — достаточно распространённая речевая форма в светских кругах. Такое же произношение укрепилось и в вокальной музыке. Кто у кого перенял?»[24]. Добавим к этому и то, что по местным легендам (например, в беседах санитарок с Б. А. Ахмадулиной), в царские времена в кимрский край ссылали дворцовых девок, ставших неугодными. С ними, разумеется, «мигрировал» и говор.
Интересны свидетельства, записанные автором исследования в августе 2013 г. С. А. Беляев, житель Кимр, родился в районе города под названием Чернигово (ранее здесь располагалась одноимённая деревня). Некоторые черниговские (микротопонимические) диалектические особенности дополняют представление о фольклорных богатствах кимрского края. Среди особенностей произношения С. А. Беляев отмечает: «“угурцы” — так говорят некоторые бабки»; «“хороняют” вместо “хоронят”», «“суп третёвышный” (три дня стоял) — такое тоже слышал», «у меня бабка всегда говорит вместо “четверг” — “четверег”», «ещё вспомнил интересное выражение наше, черниговское — “позастенЕ” (вдоль стены). Я когда-то в сочинении написал его в пятом классе — учительница не поняла. А у нас так многие говорили. Правда, как правильно пишется — не знаю. Не то слитно, не то раздельно»[25].
Несколько «кимрских» частушек приведено в книге А. М. Большакова «Деревня: 1917-1929». Описывая Горицкую волость, автор раз за разом обращается к Кимрам — это подтверждает значение уездного центра для жизни селян. Присутствуют, однако, и сугубо местные мотивы. Например, стычка около дер. Вереинки между красноармейцами и дезертирами, произошедшая в 1919 г. (несколько лет назад близ этого места по инициативе В. Н. Бурдина был открыт памятный камень):
Или частушки, посвящённые отдельным лицам из местного исполкома (они приоткрывают и настроения в народе, и разруху первых лет советской власти):
Упомянутые в частушке Некрасов и Рычков — волостной милиционер и член вика соответственно.
Кимры также нашли отражение в устном народном творчестве горицких жителей:
Речь — опять же — о первых годах советской власти: после запрета водки широкое распространение в уезде получило нелегальное винокурение. Впрочем, в скором времени водка вернулась на прилавки, и «самогонная проблема» сошла на нет.
Частушки, собранные студентами ТвГУ во время летних экспедиций в Кимрский район, подтверждают: профессиональной принадлежности Кимр как сапожного села, вообще локальных признаков, кроме географических, в них нет.
Однако топонимические особенности в частушках представляют немалую ценность и позволяют найти соответствия в других источниках:
Очевидна перекличка со строками О. Э. Мандельштама: «Против друга — за грехи, за грехи —/ Берега стоят неровные…», так и с другими, например, с услышанной автором исследования песней, прозвучяавшей во время празднования Дня Кимрского района в Малом Василёве 27 июля 2013 г.: «Город Кимры, город Кимры, улочки то вверх, то вниз» (автор — Г. Григорьев). Эта особенность точнее мандельштамовской (хотя, разумеется, и менее талантлива) — если следовать по течению Волги, то вначале савёловская сторона находится на возвышении, затем кимрская (отсюда: то вверх, то вниз).
Упоминается Волга или «городская принадлежность» Кимр:
Если Кимры не город,
То и роза не букет.
Если я тебе не пара,
Лучшей пары тебе нет[30]
Встречаются и «нейтральные», значимые для нас только упоминанием топонима «Кимры»:
А как кимрски ребята
В гору поднимаются:
Пальто на куричьим меху,
Заплаты развеваются.
А мы, кимрские девчонки,
Мы нигде не пропадём.
В Ленинграде вечер будет,
И туда гулять пойдём.
Ой, ты, Юля дорогая,
Вспомним про былое,
Как нас с кимрского клуба
Провожали двое [31].
Не обошлось и без распространённых частушечных тем (например, «про залётку»: «Полюбила я залётку —/ А он в Кимры ушёл./ День и ночь буду молиться/ Чтобы места не нашёл»), но, в общем и целом, современные частушки содержат минимум слов, отклоняющихся от норм современного русского языка или норм местного произношения (например: «кимрски ребята»), топографических особенностей города и района. «Кимрский клуб», встретившийся в одной из частушек, говорит лишь о наличии в Кимрах клуба, но сам по себе этот факт не показателен: клубы присутствуют в большинстве более-менее крупных населённых пунктов. Это было бы такой же «особенностью», как, к примеру, упоминание абстрактной «кимрской церкви»; без уточнения эта фраза становится малозначительной.
17 августа 2013 г. автор исследования встретился с местным фольклористом Ю. И. Прокофьевым, в 1970-80-е гг. регулярно выбирающегося в деревни и сёла Кимрского района в поисках фольклорного материала. Нами записаны некоторые частушки, сохранившиеся в его памяти:
На савёловском вокзале
Обокрали рыботрест.
На воротах написали:
«Не ворующий — не ест».
Савёлово, Савёлово,
Савёловский вокзал,
Пока девку уговаривал,
На поезд опоздал.[32].
В приведённых частушках очевидна микротопонимика — упоминание Савёлова (в настоящее время — район Кимр; до 1934 г. — территория, на которой находилось несколько деревень) и, как следствие, савёловского вокзала. Обратим внимание, что «савёловский вокзал» пишется со строчной буквы, что указывает именно на топонимическую его особенность, а не на название (в Москве находится Савёловский вокзал). Строчная буква указывает на то, что имеется в виду вокзал не столичный, а кимрский.
Изначальное название реки, впрочем, было иным — «Кимерка», что нашло отражение в частушках современной поэтессы Н. П. Красновой. Отметим, что цикл Красновой «Кимрские мотивы» был написан по просьбе автора исследования. Вот некоторые его фрагменты:
С бодуна с весёлого
Поехал я в Савёлово,
Приехал я в Савёлово,
С ума собою свёл его.
10 августа 2013 г., Москва
Речка Кимерка
1
В Кимрах, в речке Кимерке
Купались две кикиморки,
И голый — в тине весь в одной —
Ласкал обеих Водяной.
2
Как на речке Кимерке
Купались две кикиморки,
С одним пловцом, каким мирней,
Одна другой кикиморней.
24–25 августа 2013 года, Москва[33]
В приведённых текстах мы также сталкиваемся с микротопонимом Савёлово, а также гидронимом Кимерка. Рифмованная пара «Кимры»- «кикимора» не нова, она периодически встречается в местных текстах (см. в творчестве Б. Зверева: «Где ныне стоит город Кимры/ Кикиморы жили и мымры./ Селение так и назвали/ Кикиморомымры вначале./ Потом, чтоб чернила не тратить,/ Решили, мол, Кимры, и хватит»[34], В. И. Салимона: «Как если бы я родом был из Кимр./ И никуда оттуда не стремился./ Чуть свет вставал./ Работал и учился./ Один, как перст, средь мымриков и мымр…»[35] и др.)
Г. П. Смолицкая в «Топонимическом словаре Центральной России», основываясь на некоторых соображениях и подкрепляя их примером — шутливым диалогом:
«— Кимряк, где остановился? (по приезде в Москву).
— На Болоте (местность на противоположном от Кремля берегу
Москвы-реки)»[36] — делает «сенсационный» вывод — «вероятно, название реки связано с литов. Kymzyne — “болото, где много гнилых пней”»[37]. В комментариях подобная «топонимика» не нуждается.
