Кимры прославились как центр кустарного производства обуви, объединявшего регионы верхневолжской низменности: Корчевский, Кашинский и Калязинский уезды Тверской губернии. Здесь находился главный рынок сбыта «обувного царства», отсюда распространялись сырье, технологии и даже модные тенденции. На рубеже XIX—XX вв. Кимры ежегодно производили продукцию на сумму около 1,5 млн рублей. (Соседний Талдом специализировался на дамской обуви, но по оборотам сильно уступал Кимрам).Почему же именно сапожный промысел получил здесь такое распространение?
Среди причин на первое место, скорее всего, стоит поставить географическую специфику. Подзолистая, торфяная почва этого края весьма проблемна для полноценного ведения сельского хозяйства. Уже в начале XVII в. более половины здешних крестьянских дворов имели промыслы. С конца XVIII в. в регионе наблюдается значительное сокращение пахотных земель. К этому времени уже около 30% семей в Кимрской волости вообще не занимались обработкой своих наделов, которые просто забрасывались. Но Кимры находились на волжском торговом пути, да к тому же не очень далеко от Москвы. А близлежащие города, такие как Торжок, Осташков, Углич, Ярославль и др. издревле славились выделкой кож. Совокупность этих факторов и определила направление развития села.
Промысловая кожно-обувная и сапожно-валяльная специализация этих мест начала формироваться еще в средние века. Юфть, шагрень, сафьян даже экспортировались в Европу. (Что, кстати, требовало развития соответствующего мануфактурного производства. До определенного исторического момента социально-экономические условия по объективным причинам не могли способствовать этому процессу, и развитие происходило спонтанно и бессистемно. Но оно началось все же раньше, чем в других отраслях, из-за специфики обработки кожевенного сырья, в котором всегда присутствовало разделение труда). Существовала легенда, что популярность российской кожи на Западе проистекала не столько из ее качества, сколько из специфического приятного запаха березового дегтя и других веществ, которыми она обрабатывалась в процессе выделки. В XIX веке Тверская губерния лидировала по России в выделке конины, да и в целом по объему производства кож в стране находилась на первых позициях (по данным Главного интендантского управления за 1875 г.).
Вторую по важности роль в развитии обувного дела кимряков сыграло то, что их село всегда входило в т. н. дворцовые земли и доставалось владельцам, «особо приближенным», в качестве случайного подарка. В разное время селом владели: князь В. А. Старицкий — родственник Ивана Грозного, князь Ф. И. Мстиславский — потомок Великого князя Литовского Гедимина, боярин А. М. Львов — один из влиятельнейших людей при дворе Михаила Федоровича, Ф. П. Салтыков — отец жены Ивана V, Е. И. Головкина — жена государственного канцлера М. И. Головкина и двоюродная сестра Анны Иоанновны, А. К. Воронцова — племянница Екатерины I, Е. В. Скавронская-Литта — жена приближенного к Павлу I графа Ю. П. Литта, графиня Ю. П. Самойлова — также принадлежала роду Скавронских. Такие хозяева могли позволить себе не думать об извлечении прибыли, но, зато увлекались различными нововведениями, М. И. Воронцов, например, построил в центре города торговые ряды и пытался развивать продажу пряников, «заставил всех кимряков быть торговцами». Опыт с пряниками не удался, но к этому времени уже вполне обозначилась отраслевая специфика региона. Высокопоставленные владельцы земель начали обеспечивать своих крестьян-ремесленников «госзаказами», а кроме этого, давали им крупные ссуды (например, граф Литта). Начиная с XVII в. Кимры — уже известный во всей России производитель обуви. Военные походы Петра I в нач. XVIII в. сильно поспособствовали его развитию. (Кстати, именно при Петре I в Москве была учреждена школа для обучения кожевенному делу). Крупные заказы для армии были получены кимрскими сапожниками в 1807, 1812, 1853, 1855, 1877−78 гг. («Самыми счастливыми годинами, озолотившими этот край и сохраняемыми в памятиего народонаселения, были всегда войны…»). Правда, существуют свидетельства о невысоком качестве поставляемой обуви, особенно во время русско-турецкой войны 1877−78 гг. Но проблема была не только в качестве, но и в огромной разнице между деньгами, которые получал непосредственный производитель, и той суммой, которую платила государственная казна поставщикам: «Впрочем. Кто не знает, что вопрос о гибельном влиянии посредников в наших военных поставках составляет вопрос вопиющий».
Итак, обувной промысел получил свое развитие в двух формах — отходнической (артельной) и местной. Отходничество (как правило, в столичные города) поднимало уровень мастерства, благодаря высоким требованиям заказчиков. Но и способствовало социальному расслоению. Во главе артели стоял староста, который выбирался из артельщиков. Прибыль распределялась между членами артели пропорционально вложенной с их стороны сумме труда и капитала. Часть общей прибыли должна отчисляться в запасной капитал. Старосты ведали всеми финансовыми вопросами артели и распоряжались свободными денежными средствами. Впоследствии из них и «вырастут» самые громкие кимрские фамилии. К XIX в. несколько семей держали в своих руках значительную часть производства обуви. Столяровы, Горбылевы, Шокины сколотили огромные состояния. Известный по всей России торговый дом «Столяров Н. А.» был основан в 1865 г.
Отдельной строкой стоит отметить участие кимрских крестьян в торговле хлебом. Известная в Кимрах семья Малюгиных (портрет одного из представителей династии сейчас можно увидеть в местном краеведческом музее) невероятно разбогатела именно на хлебном деле. Оборотные средства от артельных заработков и помещиков на руках и процесс освоения плодородных районов Черноземья на рубеже XVIII—XIX вв. создавали идеальные условия для обмена. Зимой хлеб закупался в Среднем Поволжье, а весной большая часть закупленного хлеба по Волге, Шексне и Мариинской системе каналов направлялась в Петербург.
К середине XIX в. правовое положение крепостных уже совершенно не отвечало реалиям кимрской жизни. Последней владелицей села Кимры была графиня Самойлова, урожденная фон дер Пален, прославленная художником К. П. Брюлловым. (Речь идет об известных картинах «Портрет Самойловой, удаляющейся с бала», «Портрет графини Самойловой с воспитанницей Джованиной Пачини и арапчонком» и даже «Последний день Помпей», где графиня явилась прототипом одного из центральных женских образов). Дворец Самойловой располагался на горе, недалеко от церкви Богородицы «Всех скорбящих радость». Уже к концу XIX в. от него ничего не осталось, кроме пруда, напоминавшего болото, «на котором растет масса ландышей, собираемых крестьянами для украшения могил своих родичей, родственников и друзей».
В 1846 г. по ходатайству министра государственных имуществ, состоятельные кимряки выкупили за полмиллиона рублей у Самойловой всю волость. Местный бытописатель А. С. Столяров (к ярким свидетельствам которого мы будем часто обращаться), выходец из семьи хозяина мастерской, после революции — хранитель и заведующий Кимрского народного музея, так рассказывает об этом событии: «Когда к господину министру государственных имуществ графу Киселеву явилась депутация кимряков, граф Киселев, бывший тогда министром, высказал крестьянам желание, чтобы они всеми силами оправдали себя в платеже, (по 29 000 руб. в год) на что крестьяне ответили, что «милость чадолюбивого монарха будет для них навсегда священна; что в нужде они заложат дома, жен и детей, но доверие монаршее оправдают». Рядовые сапожники, находящиеся в сильнейшей зависимости от своих хозяев, были обречены на необходимость дополнительных выплат. Любопытно, что в память о получении суммы на выкуп, крестьяне еще и потратились на икону святителя Николая в серебряной ризе и установили ее в соборе.
В 1866 году, путешествуя по Волге, в Кимрах побывал глава дружественной американской миссии Густав Фокс. Американцы отметили социальный состав, приветствующей их депутации кимряков. По воспоминаниям секретаря Фокса Дж. Ф. Лубата, это были исключительно представители крестьянского и купеческого сословий, подчеркнув тем самым значимость земской реформы действующего императора.
В пореформенный период Кимры быстро становятся экономическим центром региона. Значительный приток рабочей силы из соседних волостей, подгоняемый продолжавшимся сокращением пахотных земель (в 1880-е гг. население Кимр увеличивается до 5000 человек), делают для хозяев производство на месте более выгодным. К тому же открытие в 1901 г. железнодорожной ветки сокращает хлебные обороты богатых кимряков. Как результат — концентрация в селе сил и средств. Развитие капитализма влекло за собой неизбежные потери для одних и приобретения для других.
Теперь сапожная артель, даже при условии получения ссуды от земства и увеличении запасного капитала, испытывала большие трудности, связанные с повышением цен на кожу и невозможностью конкурировать с заводским производством. А вскоре и на помощь земства стало трудно рассчитывать. В 1890 г. Корчевское земство ходатайствовало перед губернским собранием об организации «Кимрского земско-кустарного товарищества на паях» для производства и сбыта обуви. Но собрание отклонило ходатайство, заявив, что «прежде чем приходить на помощь народу, надо воспитать его, а иначе наша помощь вредит ему, развращает его». Форма артельного производства действительно слабела и разлагалась по объективным причинам. Сохранить в таких условиях самостоятельность было крайне трудно: «Одним из таких признаков является то печальное положение сельской кустарной промышленности, при котором, совершаясь иногда при участии артельного начала, она не в состоянии сбывать свои произведения при том же участии, и, теряя большую часть своих прибылей, перебиваясь кое-как, обращается к посредству скупщиков… Отсутствие кредита далеко не играет тут главной роли».
Забавно, что в газетах можно было встретить совершенно наивные, но укорененные в российском сознании мифы о том, что ужасы капитализма где-то там, на Западе, а здесь — традиционный, патриархальный, милый русскому сердцу уклад. «И этому домашнему, семейному, по преимуществу ручному производству едва ли когда-нибудь может угрожать конкуренции фабрики и пара», — радовался в своем путевом очерке, опубликованном в 1881 г., видный российский ученый-экономист В. П. Безобразов. Его маршрут затрагивал в том числе Тверскую губернию. И к этому очерку мы еще вернемся.
Парадокс состоял в том, что занимавшееся охранительной политикой государство в то же время не очень-то старалось способствовать «семейному производству». (То, что П. Б. Струве называл «последовательной непоследовательностью правительства»). В 1885 г. комитет министров принял постановление, в соответствии с которым в артельные уставы обязательно включался пункт «о праве местного губернского начальства (губернатора, начальника, обер-полицмейстера) закрывать артели в тех случаях, когда их действия будут несогласными с их уставами или противными действующим законам…». Обычная для царской России практика «ручной регулировки» с применением административного ресурса.
Упомянутый в самом начале французский путешественник Теофиль Готье, проплывая по Волге, умилился «праздничным видом городка» и одновременно поиронизировал над внешним видом кимряков, вышедших на берег встречать пароход великого князя. Француз отметил «несколько изящных туалетов» — запоздалое подражание парижской моде. Но в основном женщины были одеты в ситцевые сарафаны — традиционную и самую простую одежду русских крестьянок. Что же представляли из себя Кимры на рубеже XIX—XX веков?
Итак, Безобразов (который, кстати, вовсе не слыл «социалистом», а его заметки публиковались в благонадежном издании «Русь»), путешествующий по этим местам несколько позже Готье, представляет достаточно безрадостную панораму набережной, открывающуюся путнику. «Жалкий сад, не знающий за собой ухода», тощие деревья, полуразвалившиеся скамейки, на которых кимряки ведут деловые переговоры, встречают пароходы, пьют водку и играют в карты. Приблизительно также описывает набережную и Столяров в 1898 г.: «Крутой обрывистый берез Волги мог бы служить очень хорошим украшением для села, если бы о береге приложить хотя бы малую заботу … Сходы к пароходам допотопны. … Есть у берега два садика, но садиками их назвать нельзя, ибо содержатся они весьма плохо и служат не для прогулок, а для единственного развлечения кимряков после обеда — выпивки и игры в карты. Очень примитивна наша летняя жизнь, и на Волге идет открытое купание, а с quasi-бульвара созерцание сил плотоомовений или бегство от оных без оглядки».
Здесь же паслось стадо скота, на улицах и площадях грязь. Из двадцати улиц к началу ХХ в. замостили только три. (Вообще, деньги в городе были, но в руках ограниченного круга лиц). Жилища сельчан, которые, видимо, Безобразову удалось посетить, т. к. он подробно их описывает, также грязны и неопрятны. В мастерских — теснота, антисанитария, «губительно действующая на здоровье рабочего люда». Повсюду «неряшливый и неприглядный быт, из которого как будто систематически изгнало всякое понятие об изящном». Правда, путешественник отмечает красоту и великолепие собора, величественно возвышающегося над Волгой — «единственное идеальное стремление кимряков, сколько-нибудь возвышающее их душу над животной жизнью».
Речь идет о Покровском соборе (1825−1936 гг.). (Ныне на его месте расположен Кимрский театр драмы и комедии). Именно в этом соборе находилась копия с иконы Спаса Нерукотворного, по легенде явившаяся кимрякам в местном питейном доме в 1839 году. (Что само по себе факт достопримечательный). Икону перевезли в Тверской кафедральный собор («само собой, разумеется, не место было святой иконе — питейный дом, где перед нею молились, а затем безобразничали»), кимряки же довольствовались списком с оригинала. Соборная площадь была единственной ухоженной площадью в Кимрах.
В 1866 году Кимры посетил наследник цесаревич, будущий Александр III. К его прибытию местные жители умудрились в рекордные несколько дней «благоустроить» въезд на соборную гору, высадить вдоль нее березы и даже сделать перила и арку. (Открытым остается вопрос, что же мешало им сделать это раньше, для себя).
Неподалеку от Покровского собора некогда располагалась роща со зверинцем и каскадом, выложенных белым камнем, прудов — любимое место празднования Первомая местными жителями (политический характер т. н. маевки стали приобретать лишь в 1890-х гг.). В 1870-е гг. в парке была возведена церковь Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих радость» (Скорбященнская церковь), приписанной к собору, а парк превращен в кладбище. Ныне здесь снова парк.
В Кимрах проживало много старообрядцев-филипповцев. Главный духовный центр филипповцев в Москве, т. н. Братский двор, был основан выходцами из Кимр. Некоторые представители старой веры, даже заплатив торговый сбор, отказывались принимать торговые свидетельства, называя их «печатью антихриста», которые приходилось вручать им в порядке полицейского принуждения. До наших дней в городе сохранилось старинное старообрядческое кладбище.
Но были у кимряков и поводы для особой гордости. И не только обувь. Пожары, истощавшие Кимры на протяжении всего XIX в. (особенно крупный и разрушительный, уничтоживший всю деревянную постройку, произошел в 1859 году) приучили местных жителей относиться крайне трепетно к вопросу пожарной безопасности. К началу XX в. в селе была одна из лучших пожарных команд для своего времени и совершенно справедливо именовалась «образцовой». В своем распоряжении она имела семь машин с наборными рукавами, три подъемных лестницы, два багорных хода с 30-ю баграми, несколько крюков с цепями и веревками, два огнеупорных щита — т. е. по своему оснащению и принципу работы кимрская пожарная команда вековой давности приближалась к современному пониманию стратегии противодействия огню.
Кстати, с освещением в селе были проблемы. Фонари на улицах установили, но большинство из них не горело, т. к. обязанность платить за свет конкретного фонаря лежала на владельце дома, напротив которого он располагался. А из них кто-то не мог, кто-то не хотел.
К началу ХХ в. большинство кимряков формально все еще были крестьянами. Хотя образ жизни, который они вели, и полный разрыв с сельскохозяйственной деятельностью (из 8 с небольшим тысяч жителей лишь единицы поддерживали связь с землей), конечно, позволял с полной уверенностью называть их горожанами.
Но вернемся к сапожникам.
Сапожник я.
У верстака
Весь день сижу я за работой;
В мозолях грязная рука,
Спина согнулась под заботой.
Встаю я рано поутру
И за работу принимаюсь;
С веселой жизнью городской
В своем подвале я не знаюсь…
Чтоб жизнь людскую увидать,
Нужда мешает мне с заботой;
Устал я думать и страдать
В каморке грязной за работой…
Так описывал свою жизнь кимрский поэт-сапожник П. Е. Зайцев. Есть ли здесь преувеличение и художественный вымысел? Как и чем жил мастер сапожного дела?
«Система» производства/сбыта обувной продукции состояла из кожеобработки, подготовки деталей обуви, собственно, мастерового-обувщика, хозяина мастерской и купца-сбытчика.
Во второй половине XIX в. в Кимрах насчитывалось 3 кожевенных завода и 20 крупных обувных мастерских. Заводы в основном специализировались на конской коже: «В двух последних (заводах — мое прим.) имеются бойни для лошадей, шкуры с которых поступают на заводы для обработки. Подковы продаются железникам, а из бабок вытапливается клей, хвост и грива продаются щеточникам, шерсть, снятая со шкуры, промытая и просушенная, идет на войлочные ковры, а жир (мадра) продается на клеевые заводы. Уничтожается только мясо животного. Частью его съедают собаки, а остальные части зарываются в землю». Кроме лошадей, на заводы свозили сырые кожи, которые тут дубили. Причем местной кожи для кимрского производства в XIX в. было уже совершенно недостаточно. И их привозили из Москвы, Петербурга, Нижнего Новгорода, Богородска, Вильно и других городов.
К середине XIX в. полностью складывается разветвленная система разделения труда. Цепочка производства состояла из нескольких «звеньев»: закройщики, посадчики (вытягивали готовые выкройки на колодке), сдирщики (готовили материал для «приклада», т. е. деталей подошвы, из кожаной стружки и клейстера), строчильщики (вернее, даже, сточильщицы, в основном женщины, прошивали на швейных машинках заготовки обуви) и только потом детали обуви попадали к сапожнику.
В сапожном ремесле активно использовался детский труд. Мальчики, как правило, начинали работать уже с 8 лет, девочки — с 10−16.
Местами сбыта товара были прежде всего Петербург, Москва и Нижегородская ярмарка. Кроме крупного производства существовали и небольшие мастерские, работавшие на заезжих скупщиков. Труднее всего приходилось тем, кто пытался сохранять независимость и работать только на себя, т. е. самому закупать материал и самому же реализовывать выработанную продукцию на субботнем рынке. «Кимрская обувь дешева и большей частью плоха…», — утверждает Столяров. Хотя дело не в мастерстве кимряков, а в «требованиях рынка». Что же это были за требования?
Итак, по выходным на Соборной площади разворачивался рынок, вокруг которого, собственно, и крутилась вся жизнь кимряка. Торговля начиналась рано утром, с восходом солнца, а к полудню уже заканчивала свою работу. Как это выглядело: каждую субботу в 3 часа утра у скупочных контор выстраивалась очередь из возов и пеших сапожников. Приказчик принимал внимательно товар. Расплачивался не деньгами, а т. н. «купонами» или «записками», которые передавались хозяину мастера. Базаром заправляли 10−15 главных скупщиков, которые приобретали товар большими партиями, заранее установив цену. Купленная обувь, естественно, перепродавалась дороже, в 5−6 раз. Годовой оборот рынка составлял около 4 млн рублей. Приобретенный товар сбывался в Москве, Петербурге, на Нижегородской ярмарке: «Из Тверской губернии, из села Кимры, Корчевского уезда, привозится на Нижегородскую ярмарку огромное количество сапог, галош и башмаков. Кимряки своей работой приобрели себе громкую известность во всей России». При этом непосредственных производителей обуви на ярмарке не было! Вся продукция привозилась исключительно скупщиками.
Собственных сбережений мастера хватало максимум на недельный оборот. Получить дешевый кредит на покупку материала было совершенно невозможно. Мастер мог переходить от хозяина к хозяину, но принципиально в его финансовом положении ничего не менялось. Качество изготовляемой продукции было низким из-за того, что скупщик был заинтересован купить обувь как можно дешевле. Замечательно описывает В. А. Гиляровский в своей знаменитой книге «Москва и москвичи» то самое «качество» и способы борьбы с негодным товаром. Доезжачему (псарю) московского полицмейстера И. Д. Лужина продали для охоты обувь на бумажной подошве. Полицмейстер примчался на Старую площадь. «Арестованы были все: и владельцы складов, и их доверенные, и приехавшие из Кимр с возами скупщики, и продавцы обуви. Опечатав товар и склады, Лужин отправил арестованных в городскую полицейскую часть, где мушкетеры выпороли и хозяев склада, и кимрских торговцев, привезших товар».
Иногородние спекулянты на кимрский рынок приезжали редко, ни для кого не было секретом, что в Кимрах «все давно схвачено». Парадокс заключался в том, что приехав в Кимры, вы не смогли бы купить там ни одной пары обуви — все уходило на раздаточные склады. Кустари, работающие на хозяина из его материала, составляли основную массу кимрских сапожников. Рабочий день сапожника (за «липкой») длился около 14−16 часов. Рабочее помещение, как правило, грязная тесная изба, в которой одновременно трудилось до 12 человек, а если много заказов (казенных, например) и до 20. Здесь же рабочие и ночевали.
Сносно устроиться имели шанс те, кто не боялся ехать продавать свое мастерство в большие города. На всю округу прославился удачливый, оборотистый сапожник Волков из деревни Сухово, не только сумевший заработать в Москве денег, но и водивший знакомства с писателями и журналистами, ценившими его искусную работу. Впоследствии, на склоне лет Волков пожертвовал многочисленные книги с дарственными автографами литераторов в Кимрскую читальню.
Для более красочного представления жизни сапожника-кимряка, хочется привести объемный, но весьма важный отрывок из путевых заметок уже упомянутого экономиста Безоразова. Подчеркнем, что газета «Русь», где публиковались заметки, являлась изданием крайне консервативным и не склонным к «либеральным заигрываниям» с публикой. И здесь, кроме фактов, подтверждающих нищее положение большинства мастеровых и их зависимость от «торговцев-спекулянтов», также весьма любопытны рассуждения автора, демонстрирующие широту заблуждений многих представителей российского образованного общества того времени.
«Какие бы ни были, однако, недостатки в самом устройстве сапожного производства, несомненно, что оно значительно способствует благосостоянию крестьянского народонаселения, которое во всем этом крае, хотя не вовсе покинуло свои земли, но извлекает из них весьма скудные доходы. Если масса рабочих рук, занятых эти производством, имеет заработки ничтожные в сравнении с меньшинством верхнего слоя промышленников (более крупных мастеров с наемными рабочими и торговцев-спекулянтов всякого рода), то, чтобы оценить все народно-хозяйственное значение этого дела, нужно принять в соображение и это меньшинство, довольно многочисленное, поднявшееся повсеместно по деревням, из общей черной массы людей, зарабатывающих только свое насущное существование. Нельзя не признать одним из печальнейших общественных явлений в нынешней организации крупно-фабричной или механической промышленности того факта, что при всем трудолюбии, даровитости, искусстве и бережливости рабочих, подъем их к высшим самостоятельным общественным положениям невозможен. Если этот подъем случается, то в виде чрезвычайного исключения. Во всякой так называемой кустарной или домашней промышленности, сохраняющей характер ручного ремесла или мастерства и не превращающей личность рабочего из личной хозяйственной единицы в механическую силу, — человека в безличный экономический атом, — упомянутый подъем, хотя и не легок для большинства, но совершенно возможен при благоприятных обстоятельствах. У каждого беднейшего человека еще остается здесь общественный идеал, о котором он может хоть бы только помышлять, и с которым должен разлучиться фабричный пролетарий на веки — или разве до социального переворота (?), напеваемого ему социальными реформаторами!».
«Общественный идеал», возможно, и стоял у кимряков, но, например, так же остро стояла проблема алкоголизма, корень которой крылся прежде всего в социальной неустроенности и отсутствии доступного культурного отдыха: «В селе Кимры, как и в других так называемых богатых русских селах, … половина населения нищие, питаются одной милостью. … Поэтому не удивительно, что в селе Кимры 40 кабаков, где запивают славные кимряки свою молодость, свою жизнь, служащую целью всякого рода эксплуатации со стороны капитала». В селе процветали винные склады, более 20 винных лавок и множество дешевых кабаков, буквально на каждом углу. Пили не только бедняки-мастеровые. На набережной располагались дорогие питейные заведения. Например, клуб, в который вход без фрака был запрещен. Купцы и служащие назначали встречи, как правило, в гостинице. Стоит отметить, что в городе не было ни одной чайной.
Женщины, многие из которых трудились в тяжелом обувном производстве, дома, в семье, не могли найти отраду и отдых. Праздничные и выходные дни оборачивались для них дополнительными проблемами: «Обитатели Кимр, за исключением очень и очень немногих, праздники проводят не семейно, а в трактирах. Для женщин праздники проходят положительно безотрадно, скорее, грустно. Как праздник, так и начинается тревожное ожидание возврата мужей из трактиров и кабаков».
К началу ХХ в. грамотой владела лишь треть мужского населения. Более 85% женщин были неграмотны. Известен факт: купец Бушуев пожертвовал 40 тыс. рублей на «позлащение соборных глав», но когда у него попросили денег на школу, долго торговался. И в результате выделил 3 (!) рубля. По данным 1929 г. в городе все еще оставалось неграмотным 45,2% населения.
И тем не менее болотистая кимрская земля оказалась богата талантами. Достаточно упомянуть писателя А. А. Фадеева и авиаконструктора А. Н. Туполева. Мне же хочется сейчас остановиться на тех, чье творчество в полной мере отразило повседневность кимрского сапожника. Среди досуговых занятий кимряков, не связанных с алкоголем, можно назвать рыбалку, собирание грибов и ягод, птицеловство, хороводы с песнями, чехарду, «катание чугунных шаров палками», зимой — лыжи и горки. Если говорить об интеллектуальных запросах жителей, то они находили удовлетворение в посещении Общественной библиотеки-читальни, открытой в 1896 году. Фонд читальни составляли немногочисленные местные газеты, «Московский листок», «Сын отечества», «Свет» и ограниченный набор, дозволенных цензурой книг, доставшихся, в основном, в дар от причта Кимрского церковного собора. Новые книги не поступали. А случайно попавший туда М. Е. Салтыков-Щедрин был тут же изъят. Содержалась читальня на деньги волостного правления. Средств катастрофически не хватало. Заведовал библиотекой вплоть до 1917 г протоиерей местного собора. Современники отмечают, что наибольшим спросом пользовались адаптированные для простого народа, рассказы про царя Петра I, «кузнеца, столяра портного и сапожника».
В 1891 г. в деревне Маркуши Калязинского уезда (ныне Кимрский район) в семье сапожника родился писатель М. А. Рыбаков, автор художественных произведений о жизни сапожников, прежде всего, трилогии «Пробуждение», «Лихолетье», «Бурелом» и др. Практически всю свою жизнь Макар Андреевич прожил в Кимрах и в начале своей творческой деятельности даже подписывался псевдонимом М. Сапожник (позже М. Горький убедил его подписываться настоящим именем). Знавший жизнь кимрских ремесленников не понаслышке, Рыбаков, если и встроился в постреволюционную литературную конъюнктуру, то сделал это не умышленно, в поиске выгоды, а потому что действительно знал тяготы этой жизни и писал о том, о чем не мог не писать.
«Сапожники везде одинаковы. А что им дано, кроме кабака и церкви? В церковь разутый не пойдешь, а у нас, я помню, были одни опорки на двоих. Зимой, бывало, торчали мы, как тараканы в щели, никуда носу не показывали…», — пожалуй, книги Рыбакова можно называть «иллюстрациями» к теме «Панорама жизни села Кимры».
Удивительный, самобытный резчик по дереву Иван Михайлович Абаляев родился в 1901 г. в деревне Нутромо под Кимрами. Также сын сапожника, окончил всего два класса школы, с 10 лет вынужденный помогать отцу в работе. К 15 годам у мальчика проявились художественные способности, он начал вырезать. Первой его фигуркой была кошка. Тяготы смутного времени не давали молодому человеку сконцентрироваться на своем увлечении. И лишь в 1927 г. Иван смог вернуться к любимому занятию. Начал с фигур А. С. Пушкина, потом появились В. И. Ленин, К. Е. Ворошилов, пионеры и колхозники. Но основной творческий интерес скульптора все же был отдан кимрским сапожникам. Деревянные композиции Абаляева говорят сами за себя: «Обед у кустаря» (хозяин с женой трапезничают за столом, а подмастерье ест за верстаком), «Проводы на учебу» (мать провожает сына в ученики к сапожнику, в глазах матери тревога, у мальчика недетское лицо), «Отказ в сырье» (нередкая ситуация, когда хозяин отказывал мастеру в выдаче сырья), «Воровство кожевенного приклада у жены» (сапожник тащит из дома материал, чтобы пропить в кабаке), «Возвращение с базара» (пьяный муж замахивается на жену), «Кимрский обувной базар» (сложная многофигурная композиция, изображающая плохо одетых, замерзших сапожников и скупщиков) и многие другие.
Иван Михайлович погиб на фронте Великой Отечественной войны. На сегодняшний день Кимрский краеведческий музей обладает уникальной коллекцией деревянной скульптуры Абаляева.
Первая обувная фабрика, «Механическая фабрика обуви Т-ва Н. А. Столярова», заработала в 1907 г. В 1913 г. в Кимрах было уже три фабрики. При этом они существовали параллельно архаичному мануфактурному производству. После революции производство не остановилось и бывшая столяровская фабрика «Якорь», работала теперь под вывеской «Красная звезда». В 1969 году численность рабочих составляла 8 тысяч человек. Сейчас здесь шьются ограниченные партии рабочей обуви.
В начале ХХ века село Кимры и его окрестности навевали тоскливые чувства. Нерациональное истребление леса вело к обмелению и заболачиванию рек. К 1880 г., за сто лет, площадь здешних лесов сократилась более чем вдвое. Местный пейзаж — это заброшенные пашни, выродившийся лес — осина, ель, береза, обмелевшая Волга.(Правда, в советское время город оказался на водной магистрали, благодаря системам Иваньковского и Рыбинского водохранилищ уровень воды в верхней Волге находится под контролем).
Приезжая сегодня в город Кимры, к сожалению, начинаешь чувствовать себя в заколдованном круге времени. Все то же бездорожье, разваливающиеся дома, неухоженность, бедность. И слова из местной хроники Столярова столетней давности ужасают своей современностью: «Вот и вся наша жизнь в высокой степени неуютная, неустроенная, аляповато безвкусная, небрежная в мельчайших подробностях, ни городская, ни сельская, бестолковая и главным образом пьяная».
27 мая 2020
Ольга Кононова
