Разумеется, политический фон романов
М. А. Рыбакова был вполне определённым,
тем не менее, в первую очередь их можно
назвать автобиографическими (1), бытописательными (2) и — романами о сапожниках-кустарях (3). В советское
время проза Рыбакова называлась (обобщённо) «историко-революционной автобиографией». Это также справедливо. И, во многом,
именно этим объясняется её ценность для Кимр; она — своего рода
исторический документ, художественное осмысление происходящего,
автостереотип о крае. Текст — намеренно упрощенный, с множеством
вкраплённых анекдотов и жизненных ситуаций, что полностью оправдывается словами писателя: «Когда писал, всегда думал: читать их (книги. — В. К.) будут после трудового дня, и написать нужно так, чтобы уставший на работе человек отдыхал за чтением»[1]. Отметим, что Рыбаков планировал рассказать и о жизни провинции в годы Великой Отечественной войны и непосредственно войне, в частности — в романе «Беспокойное время»: «В новом произведении, которое пишу,
ввожу их (героев. — В. К.) в экстремальные обстоятельства предвоенных и военных лет. Если хватит пороху, то поведаю о том, как народная трагедия тридцать седьмого года жестоко аукнулась в битве
с фашизмом. Слов нет, врага мы одолели, но одолели великой кровью.
Про огненный ад знаю не понаслышке — сам прошагал через него
в солдатской шинели»[2]. (Обращает на себя внимание словосочетание
«народная трагедия тридцать седьмого года», свидетельствующая, что
для Рыбакова политика оставалась скорее фоном; его романы трудно
назвать соцреалистическими или пролетарскими, хотя отдельные политизированные эпизоды выделяются). Однако закончить данную книгу он не успел.
Я отложил книгу, подумал несколько минут и, наконец, почувствовал себя клопом. Встал с кровати и, глядя на портрет, висевший на стене, сказал, как живому:
— Алексей Максимович, я — мечтающий клоп, но с сегодняшнего дня стану писать. Пусть не будет опубликовано хотя бы ни <неразб.> строчки, всё равно буду писать до самой смерти». Надо полагать, это было художественным преувеличением, потому что уже в сентябре 1928 г. в «Тверской правде» под псевдонимом Макар Сапожник был опубликован рассказ М. А. Рыбакова «В бане»[6]. Речь в нём шла «о деревенском мальчишке, получившем из-за равнодушия хозяев жестокие ожоги»[7]. Первые творческие поиски М. А. Рыбакова обратили на себя внимание Б. Н. Полевого. Он пригласил дебютанта в руководимую им тверскую организацию пролетарских писателей [8].
В Кимрах М. А. Рыбаков как писатель дебютировал в 1929 г., когда в районной газете был опубликован его рассказ «Индия». Заштопанная нитками страница газеты с публикацией Рыбакова хранится в домашнем архиве автора исследования. Позднее «Индия» несколько раз републиковалась [9]. В начальный период творчества и до встречи с А. М. Горьким Рыбаков продолжает печататься под псевдонимом Макар Сапожник. Под этим именем вышли его первые три книги.
На рубеже 1930‑х гг. Рыбаков‑Сапожник пробует себя в драматургии. Его драматические опыты ставились самодеятельными коллективами — их показывали с клубных сцен колхозов и фабрик (дальнейшего признания они не получили). В 1931 г. у М. А. Рыбакова выходит первая книга — пьеса «Костоед» (М.: Федерация, 1931). После этого, а также публикации второй пьесы, «Экспорт» (1932), Рыбакова принимают во Всероссийское общество драматургов и композиторов.
В этот же период «Всеросскомдрама» отправляет М. А. Рыбакова
в промколхоз с заданием написать пьесу о жизни коллектива. Рыбаков отправляется в Ивановскую область, в промколхоз скорняков, руководимый А. А. Фурмановым, братом автора «Чапаева» Д. А. Фурманова (о последнем факте Рыбаков многократно рассказывал журналистам): «Я писал пьесу за тем самым столом, где Дмитрий Фурманов своего “Чапая” создавал. А это ко многому обязывало»[10].
В словах кимрского прозаика отчётливо просматривается провинциальность и установка на ограниченный, локальный характер собственных текстов; осознанная вторичность проявляется в стремлении скопировать литературный канон (имеем в виду трилогии М. А. Рыбакова и А. М. Горького). В этом аспекте образ М. А. Рыбакова представляется в качестве талантливого, но: подражателя.
И всё-таки мы ещё раз подчёркиваем ценность текстов Рыбакова для Кимр: и в бытописании, и в передаче особого «сапожного» быта кимряков. За пределами Кимр интерес к прозе М. А. Рыбакова нам представляется сомнительным.
В 1935 г. М. А. Рыбаков был принят в Союз советских писателей — одним из первых в Калининской области [13]. Затем следовали годы заочной учёбы в литературно-творческом институте Союза писателей СССР (ныне Литературный институт имени А. М. Горького), который Рыбаков оканчивает в 1940 г. В это время он живёт в Москве и преподаёт русский язык в средней школе.
В 1941 г. Рыбаков отправляется на фронт и в 1942 г. демобилизуется по возрасту. Вернувшись в Кимры, работает ревизором по колхозам, преподаёт русский язык и литературу в Вечерней школе, откуда его, однако, увольняют. В разрозненных записях гороно того периода хранится свидетельство, согласно которому Рыбаков освобождается от преподавания русского языка и литературы из-за несоответствия квалификационного уровня. Отметим, что на его место назначается Е. К. Пешехонов
(первый кимрский критик, впоследствии — критик романов Рыбакова). М. А. Рыбаков возвращается к преподаванию бухгалтерского дела.
После издания книг на них стали появляться исключительно положительные рецензии (полагаем, из-за того, что описанное в них, включая оправданные сомнения, не расходится с господствующей идеологией). Приведём два примера.
«Нева»: «И совсем не часты подлинные удачи писателя, когда удаётся соблюсти самые нужные пропорции между художественным вымыслом и изображением исторически достоверного материала»[15].
«Литературная Россия»: «Автобиография, конечно, уместилась в рамках книг, но масштабы романов шире автобиографии. Это самое главное. <…> То, что пишет Макар Андреевич Рыбаков, — почти не искусство в привычном понимании этого слова: здесь не автор воплощается в своего героя, а, напротив, герой воплощается в автора, впитывая в себя черты его индивидуальности»[16].
Впоследствии, когда имя М. А. Рыбакова приобрело большую известность (на сравнительно недолгий период — до момента смерти писателя), причастными к его литературному дебюту были названы два сотрудника Калининского книжного издательства. Дудочкин полагает, что решение публиковать роман Рыбакова принял директор издательства А. В. Парфёнов: «“Читал?” — спросил он (Парфёнов. — В. К.) меня. <…> “Даже не один раз. Ещё в довоенную пору вместе читали-обсуждали”. Я признался, что такого искреннего повествования о сапожниках ещё не было в русской литературе. Надо отдать должное директору, он отложил в сторону все свои дела и за несколько дней, пока автор жил у меня, сам прочитал все три романа и обнадёжил: “Будем редактировать и издавать”»[17]. Несколько иначе ситуацию преподносит Н. И. Мазурин в статье, посвящённой столетию М. А. Рыбакова, «Сердце волгаря»: «Долгое время рукописи лежали без движения и в существовавшем в те годы книжном издательстве. Возможно, на том бы всё и кончилось. Не попадись труды кимряка на глаза младшему редактору Елене Ковалёвой, обладавшей необыкновенным чутьём к художественному слову. Прочла она трилогию от корки до корки и восхитилась самобытностью написанного. Это и решило участь отложенных было в глухой ящик, выстраданных потом и кровью произведений Макара Андреевича»[18]. Полагаем, роль сыграли многие — начиная от А. М. Горького (с чьим именем Рыбаков ассоциировался в среде калининских писателей), П. П. Дудочкина, сотрудников Калининского книжного издательства и других, неизвестных нам, людей.
Первый роман М. А. Рыбакова «Пробуждение» был опубликован в 1958 г. (переиздан в 1962 г.). Добавим, что романы (во всяком случае, первые) Рыбакова построены как сборники множества небольших рассказов, объединённых по хронологическому и сюжетному принципам — в романы вошли и рассказы, публиковавшиеся с 1920‑х гг., когда, полагаем, писатель ещё не задумывался о романной форме.
Время действия книги — конец 1890‑х гг. — начало XX века. В основе сюжета: взросление ребёнка, не способного ходить в первые годы жизни, осознание им необходимости преобразований в стране, участие в забастовках рабочих 1905 года и т. д.
В 1960 г. публикуется второй роман Рыбакова «Лихолетье». «Время, описанное в романе, — период мрачной реакции, наступившей после революции 1905 года (отсюда название — «Лихолетье»), а также
годы империалистической войны и двух революций — Февральской
и Октябрьской»[19], — резюмировалось в «Неве». Очевидно взросление героя, сопровождавшееся выработкой активной жизненной позиции — в частности, он ратует за прекращение войны. Герой романа
окунается в рабочую среду, находит общий язык с рабочими, занимается самообразованием. Сюжетно и хронологически роман переходит в третью книгу «Бурелом» (1961) — революционного характера.
К 1961 г. Рыбаков достиг цели — создания (и издания) своей, вторичной по сути, но существенной для локального самосознания, трилогии. Это произошло, когда автору исполнилось 70 лет.
В год выхода «Первопутка» М. А. Рыбакову исполнилось 75 лет. Юбилей писателя широко отмечался в городе и области. В Кимрах для торжеств был выделен зал драматического театра (принимающего городские мероприятия по исключительным случаям). 18 июня 1966 г. юбилейный вечер Рыбакова состоялся в Калинине, в библиотеке им. А. М. Горького.
Этому сопутствовало поздравительное письмо Б. Н. Полевого, одним из первых заметивших талант прозаика: «Дорогой Макар Андреевич! Не знаю, поспеет ли это письмо вовремя, но, помнится, говорили Вы мне, что в начале июня Вам исполняется 75 лет. От души поздравляю Вас, дорогой Макар Андреевич, с такой солидной датой, поздравляю и как земляк, и как собрат по профессии, и как старый, очень старый поклонник Вашего добротного реалистичного творчества. 75 лет — не шутка, но Вы подошли к дате этой в расцвете сил, в творческую пору, и если выстроишь Ваши книги, то кажется мне, что “Бурелом” — последняя книга трилогии — не ниже “Пробуждения”. Это здорово, очень здорово, Макар Андреевич!
Итак, поздравляю, обнимаю, пью за Ваше здоровье. Борис Полевой»[21].
В 1967 г. М. А. Рыбаков награждается орденом Трудового Красного Знамени [22], а годом спустя, в 1968 г., в издательстве «Советский писатель» 75‑тысячным тиражом переиздаётся его трилогия. В аннотации Рыбакова называют «одним из старейших русских писателей»[23].
К этому времени у М. А. Рыбакова обостряется затяжная болезнь. Ему трудно ходить, однако в моменты ослабления симптомов болезни он усердно работает над новым романом «Беспокойное время», посвящённом Великой Отечественной войне. Рукопись пятого романа к тому времени была завершена — ещё в 1962 г. планировалась публикация его глав в журнале «Нева», но этого не произошло.
В 1969 г., несмотря на ухудшение здоровья, Рыбаков находит силы не только встретиться, но и лично посетить делегацию калининских писателей и журналистов, устраивавших в Кимрах творческий вечер. Зная о его плохом самочувствии, они решили не тревожить писателя и ограничились телефонным звонком. Рыбаков, уточнив, в каком номере гостиницы остановились приехавшие, быстро завершил разговор и, спустя полчаса (согласно воспоминаниям) добрался до гостиницы. «Дверь распахнулась, и в её проёме показался Рыбаков. Разомлевший от поспешной ходьбы, улыбающийся, в глазах лучилась сама радость.
— Ишь как… Хотели отделаться от старика, а старик — вот он я… Здравствуйте, любезные мои други!»[24]
1 июля 1970 г. М. А. Рыбаков скончался. Тело писателя для церемонии прощания было выставлено в драматическом театре; похоронен он был на кимрском кладбище рядом с женой, Е. Н. Рыбаковой. В этом же году в память о земляке городские власти переименовали 1‑й Крестьянский переулок в улицу Рыбакова.
Ни один из оставшихся неопубликованными текстов с тех пор не был издан; предыдущие романы не переиздавались.
Столетие М. А. Рыбакова отмечалось в стенах Кимрского краеведческого музея. Вечер, получивший название «Сердце волгаря», вели коллеги писателя, тверичи Парфёнов и Мазурин. В 2001 г., также в музее, отметили 110‑летие М. А. Рыбакова. Сын писателя, Г. М. Рыбаков рассказывал об отце, память о котором иссякала даже среди кимряков.
Пример Рыбакова укладывается в рамки концепции, описанной В. А. Кошелевым «О “литературной” провинции и литературной “провинциальности” нового времени»: «Провинциальная культура, в отличие от усадебной (в Кимрах её «представитель» — А. А. Голеницев‑Кутузов. — В. К.), всегда строилась с непременной оглядкой на столицу
(в случае Рыбакова — с оглядкой на Горького. — В. К.) — и, соответственно, располагала, прежде всего, критерием «соотнесённости» со столичным уровнем…»[25] Последнее также существенно. Сравнивая
Кимры с Калининым и Москвой, — город, в котором живёт герой, минимум не уступает областному и столичному примерам. Соотнесение произведено. Собственное «новаторство» благодаря «оглядке» практически нивелируется. В отношении Рыбакова действует ещё один стереотип, отмеченный Кошелевым: «Наличие “малого”, “своего” счёта
к конкретному деятелю культуры — тоже необходимая “провинциальная” деталь литературного быта. <…> С одной стороны он зависит
от “большого, российского” счёта, координируя его и приспособляя
к конкретной обстановке. С другой — зависит от принципа: “Плохонький, но свой” — и в отношении к “своим” снижает качественную “планку”»[26]. По отношению к Рыбакову действуют оба «счёта»: отмеченность на всесоюзном уровне взаимосвязуется с понижением планки «для своего». Отсюда миф о сапожнике-писателе. (В этом аспекте справедливо следующее: «под флёром эпигонства <…> распознаются
именно местные черты»[27] — к этому же выводу пришли и мы в ходе
исследования.) Добавим, что в случае С. И. Петрова оценка с позиции «счёта» не совсем действенна. Он скорее исключение — в связи с очевидным талантом, не успевшем получить объективное признание за границами Кимр. В отношении большинства других местных авторов стереотип представляется нам справедливым.
Г. М. Рыбаков рассказал о семье отца (эти сведения использованы нами в начале раздела), о писательском быте, творческих (в том числе домашних) встречах: «Сейчас писатели живут не так дружно. Раньше, бывало, постоянно приезжали, проходили тёплые дружеские встречи. А сейчас в писательской среде такого уже нет». Под конец встречи Г. М. Рыбаков предложил ознакомиться с подборкой публикаций об отце и приглашениями на юбилейные и творческие вечера М. А. Рыбакова в Калинине и Кимрах.
В настоящее время о М. А. Рыбакове в прессе вспоминают всё
реже. Даже в Кимрах, где о писателе, по большому счёту, напоминают улица, названная его именем, и портрет в Центральной районной библиотеке. К сожалению, романы М. А. Рыбакова кимряками практически не востребованы. Публикации о М. А. Рыбакове в Кимрах редки и не систематичны. Имя Рыбакова забывается. На это обращают
внимание не только кимрские краеведы, но и критики из областного
центра. Так, в статье А. М. Бойникова «Белые пятна тверского краеведения», сделан упрёк краеведам в том, что они уделяют слишком мало внимания литературным фигурам тверской земли. В списке приведённых имён был и М. А. Рыбаков [28].
Настоящее исследование — попытка вернуть из забвения имя писателя. Хотя бы в кимрском (возможно — в тверском) контексте.
