Ещё один нюанс: поскольку стихотворения были посвящены другой женщине, появление стоящих друг против друга берегов, вкупе с их греховностью, могут быть следствием этого «незаконного» влечения; метафорически ситуацию можно представить многогранно — берега как символ разлуки, невозможности быть единым целым; «против» друга — в политическом аспекте, поскольку Е. Е. Попова являлась сталинисткой; берега — душа автора, разделившаяся и мечущаяся между супругой и новым увлечением и т. д. Возможное подтверждение этой теории обнаруживаем на уровне ритмического построения текста. И. Э. Дуардович в исследовании «“Живущий несравним”. О воронежском и савёловском периодах творчества Осипа Мандельштама» отмечает, что «лишние ударения»[6] (амфимакр в первом и пятом стихах каждого пятистишья) создают «ощущение раскачиваемой лодки»[7]. Здесь возможна отсылка к определённому нами ранее: мечущемуся между берегов (условных жены и возлюбленной) лирическому герою.
Важно пояснить: наша правка касается именно биографического аспекта жизни Мандельштама, тогда как литературная локация определена самим поэтом: «Савёлово» (так он подписывал написанные здесь стихотворения; последнее сказано условно: ни одного автографа «савёловских» стихотворений не сохранилось) становится «местом действия»[8] — в противовес исторической правде. «Савёловский цикл» (выражение В. А. Швейцер) укладывается в «хронологическую и локальную циклизации», используемые поэтом. Здесь находится и стык «локальных» и «культурных» ассоциаций [9], проявившихся на уровне кимрского края. Очевидна оппозиция «центр — периферия». Лубочность Савёлова (коньковые избы) противопоставляется столице («А в Москве ты, чернобровая…»[10]); провинциальность Кимр передана и через образ местного жителя — умалишённого косаря.
Приведённые выше сведения оказались убедительными для российского мандельштамоведения. В новой книге председателя Мандельштамовского общества П. М. Нерлера сказано, как нам кажется, исчерпывающе: «…законный приоритет Кимр на стихи, написанные О. М. в Савёлово»[11]. Таким образом, фиксируются и Кимры — как географическая место, и Савёлово — как литературно-географическое пространство.
По воспоминаниям очевидца, супруги переправлялись на кимрскую (и савёловскую) сторону с помощью бакенщика Фирсова, торговавшего рыбой и курсировавшего между левым (где и располагался его дом) и правым берегами [12].
Известно, что 26 июня 1937 г. О. Э. Мандельштам был в Кимрах. На это указывает телеграмма, найденная в архиве поэта В. А. Швейцер [13]. Мандельштамы выбрали Кимры, потому что город находился в относительной близости от Москвы — на границе 101‑километровой зоны — и железнодорожное сообщение между Москвой и Кимрами позволяло супругам регулярно посещать столицу. «Савёловский период» жизни Н. Я. Мандельштам в воспоминаниях называла «дачным», так как они «…не собирались пускать корней и жили как настоящие дачники. Это была временная стоянка…»[14] Мандельштамы покинули Кимры, вероятно, к ноябрю 1937 г. Этот вывод можно сделать из упомянутых воспоминаний: «Осенью стал вопрос о переезде из Савёлова, и мы снова изучали карту Подмосковья. Лёва (Л. Бруни. — В. К.) посоветовал Малый Ярославец… <…> Осенью рано темнеет. Освещен в Малом Ярославце был только вокзал. Мы шли вверх по скользким от грязи улицам и по дороге не заметили ни одного фонаря, ни одного освещённого окна, ни одного прохожего»[15]. Пробыв там до утра, они вернулись в Москву, а оттуда И. Э. Бабель направил опального поэта в Калинин (ныне Тверь) к Н. Р. Эрдману. 5 или 6 ноября Мандельштамы были уже там [16].
Так получилось, что «временная стоянка» оказалась весьма непродолжительной, однако итоги её — значительны. Гостившая у Мандельштамов в Кимрах Н. Е. Штемпель, практически единственная слушательница его новых стихов, вспоминала, что в Савёлове О. Э. Мандельштам написал десять или одиннадцать стихотворений — небольших, преимущественно лирических [17]. На сегодняшний день известны три из них: «Пароходик с петухами…», «Стансы», «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…» Они же на сегодняшний день являются последними в его творческой биографии.
В нашем распоряжении несколько фотографий и газетные публикации с воспоминаниями очевидцев; трудно достоверно представить городской быт, шум базарной площади — атмосферу развивающегося (хоть и на останках церквей и патриархального прошлого) города. Взгляд изнутри — ценен, но, оценивая самого себя, важен и взгляд со стороны. «Лес там чахлый, — вспоминает Н. Я. Мандельштам. — На пристанционном базаре торговали ягодами, молоком и крупой, а мера была одна — стакан. Мы ходили в чайную на базарной площади и просматривали там газету. Называлась она “Эхо инвалидов” — нас так развеселило это название, что я запомнила его на всю жизнь. Чайная освещалась коптящей керосиновой лампой, а дома мы жгли свечу, но О. М. при таком освещении читать не мог из-за глаз. <…> Да и книг мы с собой почти не взяли…»[18]
Художественный вымысел — или метафора времени? — вступает в противоречие с действительностью. Название чайной — «Эхо», относящееся к промартели инвалидов [19]. Но образ создаётся убедительный — куда ещё могло занести в Кимрах опального поэта, как не в пристанище сирых и убогих? С другой стороны выражение Н. Я. Мандельштам можно расценивать как образ — 1937 г. для общества был очевидно «больным», время было «инвалидным». В этом аспекте мы допускаем осознанную неточность.
Поскольку сохранившихся воспоминаний сравнительно немного, постараемся максимально развёрнуто процитировать свидетельства, описывающие (и характеризующие) Кимры того времени, кратко комментируя и уточняя их. «Савёлово — поселок с двумя или тремя улицами. — Все дома в нем казались добротными: деревянные, со старинными наличниками и воротами. Чувствовалась близость Калязина, который в те дни затоплялся (это ошибка памяти, часть Калязина была затоплена позднее, в 1940 году, в связи с постройкой Угличского гидроузла. — В. К.). То и дело оттуда привозили отличные срубы, и нам тоже хотелось завести свою избу. Но как ее заведешь, когда нет денег на текущий день? Жители Савелова работали на заводе (Савеловский машиностроительный завод. — В. К.), а кормились рекой — рыбачили и из-под полы продавали рыбу. Обогревала их зимой тоже река — по ночам они баграми вылавливали сплавляемый с верховьев лес. Волга еще оставалась общей кормилицей, но сейчас уже навели порядок и реки нас больше не кормят…»[20]
Савёловский завод в скором времени станет градообразующим предприятием, работники его отстроят новый район — т. н. Новое Савёлово. Уйдут в небытие когда-то добротные деревянные дома (наиболее показательно в этом смысле исследование Г. А. Андреева [21]), на иместе вырастут пяти- и девятиэтажки, детские сады, школы… Возможно, в этих метаморфозах времени исчез дом, в котором в 1937 г. остановились Мандельштамы. Найти его не удалось, хотя экспедиции, организованные библиотекарями и краеведами (в том числе и автором исследования), предпринимались.
Савёлово строилось и развивалось. Естественно, Кимры (имеем в виду центр города), располагавшиеся на левобережье Волги, на которых оставили след голодные 1920‑е гг., выглядели менее презентабельно. Но и говорить об облупленном и полуразваленном городке (об этом ниже свидетельствует Н. Я. Мандельштам) было бы неверно. Подтверждением тому — сохранившиеся фотоматериалы.
Мандельштамы «предпочли остаться в Савелове — конечной станции Савеловской дороги, а не забираться в Кимры, облупленный городок на противоположном берегу, потому что переправа осложняла бы поездки в Москву (постоянный «капитальный» мост через Волгу был построен в 1978 году; с 1925 года до конца 1940 года в Кимрах действовал раздвижной — для пропуска судов — понтонный мост. — В. К.). Железная дорога была как бы последней нитью, связывавшей нас с жизнью. “Селитесь в любой дыре, — посоветовала Г<алина> М<екк>, испытавшая все, что у нас полагается, то есть лагерь и последующую “судимость”, — но не отрывайтесь от железной дороги: лишь бы слышать гудки… <…>
К нам в Савелове ходили женщины, предлагая срубы по самой дешёвой цене, а мы только облизывались, так аппетитно они расписывали стены, крепкие и желтые, как желток. <…> Быть может, в странах капитализма нашлись бы чудаки, которые бы собрали ссыльному поэту на мужицкий дом с коровой, но у нас это исключено»[22].
Очевидно, что в Савёлове, внешне приглянувшемся Мандельштамам, оставаться надолго они не планировали. Поэт пытался вернуться к обычной жизни, которая, естественно, не имела ничего общего
с Кимрами (для него они были и провинцией, и периферией). Тоска,
раздражение — спутники Мандельштама того времени, отражённые
в записных книжках Е. Е. (Лили) Поповой: «Расстроили меня, обозлили
два звонка М, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим
бедам и болям»[23]. Впрочем, вдохновляла поэта сама Е. Е. Попова, и он
посвящал ей стихотворения, о которых супруга, разумеется, не знала.
Откликнулся Ю. Г. Стогов, рассказавший, что видел О. Э. Мандельштама с супругой в компании предположительно артиста В. Н. Яхонтова. В газете была приведена выдержка из его воспоминаний: «Он помнит, как однажды загляделся на жену Мандельштама, а Яхонтов, увидев это, сказал ей: «Вот, у Вас ещё один поклонник появился»[25].
Этой информации нам показалось недостаточно, и в апреле 2007 г. автор исследования отправился к местному старожилу и зафиксировал его воспоминания о летних месяцах 1937 г.[26]
Не стоит, впрочем, забывать, что в ту пору Ю. Г. Стогову было девять лет, а потому его воспоминания нельзя рассматривать как полностью достоверные. Но, сравнивая рассказ Стогова с воспоминаниями Н. Я. Мандельштам (а также Н. Е. Штемпель), мы склоняемся к его умеренной правдивости. Во всяком случае, за неимением других свидетельств, рассказ Стогова представляет немалую ценность.
О том, что О. Э. Мандельштам приехал в Кимры, тетке Ю. Г. Стогова рассказала подруга-учительница; той, в свою очередь, сообщил муж, некто Тулицын, заведовавший гороно. Жила родственница Ю. Г. Стогова возле электростанции, на левобережной стороне Кимр. Маленький Юра в летние месяцы часто приходил сюда: его привлекали берега Кимрки и Волги, кряжистые деревья, дающие большую тень. Странного (по его словам) мужчину он заметил сразу, но подойти — боялся. Тётка подсказала: «Это известный поэт, Мандельштамом зовут». Смелости Юра набрался в один из следующих дней, подойдя к мужчине и его спутникам, предположительно — Н. Я. Мандельштам и В. Н. Яхонтову (П. М. Нерлер, комментируя эту встречу, полагает, что спутниками О. Э. Мандельштама были В. Н. Яхонтов и его супруга Е. Е. Попова, тогдашнее романтическое увлечение поэта — отметим, что П. М. Нерлер ссылается на нашу работу как на первоисточник [27]).
Спутники остановились под деревьями возле электростанции (это было излюбленным местом Мандельштама для бесед — по воспоминаниям Ю. Г. Стогова), неподалёку от места впадения Кимрки в Волгу. В тридцати метрах располагался домик бакенщика Фирсова, где они покупали рыбу и который перевозил их через Волгу на савёловскую сторону.
По словам Стогова, Мандельштамы снимали на савёловской стороне дом некоего Чусова — небольшой, с зелёной крышей. Располагался он возле леса, на самой границе города [28].
«Домик с зелёной крышей» сохранился в воспоминаниях Н. Е. Штемпель, которая добавляет ещё одну деталь к этому периоду жизни поэта: «Нашла нужную улицу и дом; в окне увидела Осипа Эмильевича. Он таинственно поднёс палец к губам, молча вышел ко мне, поцеловал и ввёл в дом. Надежда Яковлевна тоже мне обрадовалась.
В бревенчатом доме они снимали полупустую комнату, но в этом
была какая-то дачная прелесть, казалось больше воздуха»[29].
История стихотворений, написанных О. Э. Мандельштамом на кимрской земле и называемых исследователями «савёловским циклом» таинственна, поскольку большинство их них обращены к «другой женщине» (Е. Е. Поповой); супруга поэта, Н. Я. Мандельштам, до определённого момента ничего о них не знала.
Сколько их было написано за полугодичное пребывание поэта на кимрской земле? Н. Е. Штемпель вспоминает о ночной прогулке, случившейся то ли в конце июля, то ли в начале августа 1937 г. в савёловском лесу, во время которой поэт читал ей новые стихи:
Вторым ненайденным стихотворением условно можно назвать «Черкешенку». Нам известны лишь его название (также условное) и рассказ Е. Е. Поповой, который, как полагает В. А. Швейцер, мог лечь в основу сюжета. Идея «Черкешенки» заключалась в том, что горцы, увидев прекрасную девушку, предложили деду продать внучку за стадо овец или даже коней. Дед отказывался, однако горцы все торговались и торговались. «Дедушка снова замотал головой, а я подумала: разве внучки продаются?»[34].
Стихотворения «Пароходик с петухами…» и «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…» сохранились в записи рукой С. Б. Рудакова и были опубликованы Э. Г. Герштейн, описавшей в своих «Мемуарах» воронежскую ссылку О. Э. Мандельштама [38]. Рудаков работал в Воронеже над записью автокомментария к уже вышедшим книгам Мандельштама.
Герштейн свидетельствует, что поэт видел в Рудакове будущего редактора стихотворений, а потому у последнего был доступ к черновикам и беловым автографам. Каким образом в руки Рудакова попали савёловские тексты — можно только догадываться. Последний на правах друга семьи мог навещать Мандельштамов в Савёлове и увидеть там стихотворные записи или же получить их во время последних приездов поэта в Ленинград. Так или иначе, но С. Б. Рудаков зафиксировал несколько «савёловских» стихотворений О. Э. Мандельштама, обнаруженных Э. Г. Герштейн в 1970‑е гг.
Н. Я. Мандельштам опасалась, что итоговые собрания сочинений будут заканчиваться недоработанными, а возможно и незаконченными стихотворениями. Подтверждение этому находим в записях Рудакова и рассуждениях Герштейн. «Вероятно, стихотворение (“Пароходик с петухами…”. — В. К.) нельзя считать завершённым. Об этом свидетельствуют приводимый Рудаковым вариант третьей строфы и затемнённый смысл последнего стиха, впрочем, переписанного Рудаковым недостаточно разборчиво: он писал простым карандашом на листках, вырванных из школьной тетради в одну линейку»[39].
Неизвестно, был ли вариант третьей строфы «Пароходика с петухами…» написан самим Мандельштамом или это «редакторская правка» Рудакова. Приведём оба текста.
«И, полуторное море
К небу припаяв,
Москва слышит, Москва смотрит
В силу, в славу, в явь»[41].
(вариант)
Ещё одно отличие от «канонического текста», но уже в стихотворении «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…», подсказывает текстолог Мандельштамовского общества, директор музея Осипа Мандельштама С. В. Василенко. Комментируя материал автора исследования о «савёловском цикле» (в личной переписке [42]), он вносит правку в следующее четверостишье:
К сожалению, другие стихотворения О. Э. Мандельштама, написанные в Кимрах/Савёлове, обнаружены до сих пор не были.
Как мы уже говорили выше, в дошедших до нас текстах поэт фиксирует пейзажные особенности Кимр и, возможно, метафорически
передаёт недавние события из истории города (например, взрыв Покровского собора). Обратим внимание на словосочетание «коньковых изб верхи» — это отсылка к деревянному модерну, одной из существенных кимрских тем, проявившихся уже в новом веке. Мандельштам предвосхитил её появление.
«Почему на театре? Это отличная пропаганда нашего города и среди кимряков, и среди гостей. — Театр я считаю культурным стержнем города, а Мандельштам — одна из ярких фигур мировой культуры и литературы»[45].
Мемориальная доска О. Э. Мандельштама открылась в Кимрах 3 декабря 2011 г. Этот день стал одним из ключевых в кимрском мандельштамоведении. На церемонию из Москвы прибыл заместитель председателя Мандельштамовского общества Ю. Л. Фрейдин с супругой. Предваряя торжественную часть, автором исследования была организована небольшая экскурсия по мандельштамовским местам Савёлова.
На доске были зафиксированы стихи: «Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,/ но в книгах ласковых и в играх детворы/ воскресну я сказать, что солнце светит…» и текст: «В нашем городе в 1937 году жил и работал Великий поэт Осип Мандельштам». И — годы жизни.
Завершая обзор, отметим и прошедшую 1 июля 2012 г. встречу почитателей творчества поэта в Кимрах (в некоторых СМИ она была названа I Мандельштамовским фестивалем «Сохрани мою речь…»[46]).
В рамках встречи, на которую прибыли члены Мандельштамовского общества П. М. Нерлер и Л. Ф. Кацис, состоялись две экскурсии (обе проведены автором исследования) по левобережью и правобережью Кимр; затем — представление в театре. Молодые артисты исполнили стихи поэта, гости рассказали о деятельности Мандельштамовского общества. На сегодняшний день это все мероприятия, увековечивающие память О. Э. Мандельштама в Кимрах.
