В 2010 г. — в августе и сентябре — автор исследования встретился с двумя санитарками, Татьянами, ставшими героинями цикла. В письме к Н. Б. Ивановой, опубликованном в «Знамени» (№ 1, 2001 г.), Ахмадулина отзывалась об одной из них с такой теплотой: («Таня Быкова — реальное, чрезвычайно милое лицо, чудесный русский характер, сохранивший благородную кимрскую старинность, когда-то знаменитую, теперь повреждённую и оскудевшую, к счастью, не совсем»), что искренность сравнения Тани с няней пушкинской Татьяны, проявившегося в «Памяти Симона Чиковани» («Как Таня к няне, я приникну к Тане…»[3]) не вызывает ни малейшего сомнения.
Т. А. Быкова:
«Мы работали посуточно. Осенью, когда ездили на электричках в Москву, вагоны отапливались очень плохо. Когда начались холода, мы приезжали всё мороженые, замёрзшие. И спешили в больницу — отогреваться»[4]. После одного из подобных приездов состоялась встреча с новой пациенткой: «— Ой, девчонки, вы откуда? — Из Кимр. — А где это?».
Т. А. Быкова:
«Я рассказывала, какие у нас достопримечательности есть. Что много народу работало на Савёловском заводе, что места в Кимрах — залюбуешься. Говорили и о том, что со времён Петра I сапоги шили, а ещё было предание, что придворные дамы, когда случайно беременели, рожали и кимрским няням отдавали своих детишек, отправляли их в Кимры».
Как писала Б. А. Ахмадулина, «…все сёстры, все сиделки, санитарки,/ как сговорившись, прибыли из Кимр./ Приятно, но загадочно, не так ли?». Ещё одна Таня, Т. В. Коростелёва (мы встретились с ней летом 2010 г.), подтверждает эти слова: «По странному совпадению, в конце 1990?х гг. отделение Боткинской больницы кимрское было — столько девчонок! Только Галя Колосова временно ушла из санитарок в прибольничную церковь. Рядом с больницей церквушка была, где отпевали умерших больных. Но Галя постоянно забегала к нам. Ещё там была Лена, наша, кимрская, я не помню её фамилии, чёрненькая такая… И много других!»[5].
Таким образом, намечаются связи Ахмадулиной и Кимр; столичный автор отождествляет себя с провинцией, ищет в ней исконную Россию — и затем обращается в художественных текстах. Очевидно, что являясь столичным жителем географически, Ахмадулина испытывала нехватку впечатлений и событий для создания провинциального литературного текста, более русского с её точки зрения, чем непосредственно столичный.
Изучив книги о Кимрах, привезённые Т. В. Коростелёвой, Ахмадулина в прямом смысле удивила санитарок: «Она нам про наши Кимры больше рассказала, чем мы о себе знаем! Как к нам икону везли, Иверскую Божью Матерь, несли её на руках…» (Т. А. Быкова)[6].
«Она к людям относилась с уважением, к тем, которые помогают. Вот мы, нянечки… Её дочки навещали, Лиза и Аня. Бывало я приду в палату, они сразу вставали. Белла Ахатовна говорила, что они так привыкли — очень уважительно всегда с няней общались. “Мы в разъездах с Борисом, — говорила. — Дочки с няней оставались”».
Ещё один эпизод: когда персонал корпуса, где трудились кимрячки, готовился отмечать наступающий 1999 г., в отделении раздался телефонный звонок. «“Тань, тебя к телефону”, — вспоминает Т. А. Быкова. — Подхожу. Белла Ахатовна: “Таня, приезжайте ко мне, у меня здесь подарки для Вас”». Этими «артефактами» стали Санта Клаус, в настоящее время отданный дочери, но каждый год занимающий место у ёлки; зимние рукавицы; термос: «Его Борис Асафович привёз. Белла Ахатовна говорила ему: “Привези, Таня замёрзает!” И этот термос у меня 11 лет был. Но в марте на кухне пожар случился, и термос сгорел тоже… А я с ним в те годы в больницу ездила, согревал он меня…»
Во время встречи с Т. А. Быковой мы рассматривали фотографии, изучали книги, письма и газетные вырезки из её «ахмадулинского» архива. На одной фотографии, запечатлевшей Б. А. Ахмадулину, обращает на себя внимание оборотная сторона, на которой рукой поэта написаны слова: «Милая, дорогая Танечка! От всей души моей желаю вам радости. Благоденствие трудно достижимо, но Ваше благо — в Вашей семье, в Вашем добром и светлом характере. Будем и мы считать, что посуда бьётся к счастью. Спасибо Вам! Ваша Белла Ахмадулина. 26 ноября 1998 г.»[7]. В этой констатации — подтверждение той локальной значительности, которую имела Т. А. Быкова для поэта.
Сказанное выше позволяет резюмировать: Т. А. Быкова была для Б. А. Ахмадулиной не только героем стихотворений; по ряду свидетельств можно сделать вывод, что пациентка и санитарка действительно были духовно близки. В письме Т. В. Коростелёвой Ахмадулина отмечала, что она «очень сдружилась»[9] с Быковой; в февральском номере «Знамени» за 2009 г. Ахмадулина также отзывается о ней: «Я нежно возлюбила санитарку Таню, как и многие ее подруги, проживающую в городе Кимры. <…> Сама же Таня была очень добрая, пригожая, умно претерпевающая невзгоды своей юдоли. Таня постоянно, во время ночных дежурств, рассказывала мне о своем родном городе Кимры, когда-то в давние времена пышно знаменитом, богатом, славившемся своими ярмарками, особенно же, со времен Петра I, сапожным ремеслом»[10]. (Во время нашей встречи в 2008 г. Б. А. Ахмадулина с сожалением рассказывала, что контакты с Т. А. Быковой оказались потерянными.)
Образ Тани запечатлён не только в «Глубоком обмороке». Ещё в двух стихотворениях Б. А. Ахмадулиной: «Памяти Симона Чиковани» (из цикла «Сны о Грузии») и «Шесть дней небытия не суть нули…» (из цикла «Блаженство бытия 1999–2000») появилась «люби- мица Татьяна»[11]. Как и в предыдущих случаях, происшествия и факты биографии находили отражение в стихотворениях. Например: в реанимации, в соседнем корпусе больницы, Быкова увидела женщину на каталке, покрытую простынёй — были видны одни волосы. Стихотворное воплощение события: «…вошла, рыдая, санитарка Таня…», поскольку «Особенно Татьяну потрясла/ волос ещё живая беззащитность…» (из стихотворения «Шесть дней небытия не суть нули…»)[12] Художественное переосмысление касалось целого ряда эпизодов из жизни Т. А. Быковой, следовательно, последняя в определённой степени мифологизируется — становится литературным персонажем.
В стихотворении «Памяти Симона Чиковани» упомянута дочь Т. А. Быковой — Ольга, русская по национальности, но — похожая
на грузинку. Между Грузией и Россией оказались и Татьяна, и бывший её муж — ныне покойный — Вова, и дочь Ольга: «Смешение имен, времен и Кимр/с тем краем, что зовется: Сакартвело, —/безгрешно». Кимры и кимряки становятся орнаментом в упомянутых текстах, при этом сами Кимры, образ уходящей России, представляются связующим звеном между прошлым и настоящим, между людьми и странами.
Можно ли говорить о локальной кимрской биографии Б. А. Ахмадулиной? В духовном аспекте — безусловно. Как безусловно и то, что «встреча» с другим малым провинциальным городом так же заинтересовала бы поэта, искавшего проявления уходящей России в окружающем. Кимры случайно (но вовремя, как для самого города, так и для поэта) оказались на этом пути.
